Ну так я зацеплю тебя еще сильнее. Устрою скандальчик. Совсем маленький, невинный. Как говорится, простенько, но со вкусом.
Слушайте меня, благовоспитанные звезды мирового кино!
Вместо того чтоб продолжать речь, я начинаю гортанно голосить в микрофон:
— Ва-ленки, валенки, не подшиты, стареньки!
У меня это здорово получается! А теперь — еще и сплясать русскую. Вот так, да притопнем, да прихлопнем!
Золотого льва — под мышку, чтоб освободить руки.
Узкое платье он Нины Риччи стесняет движения? А мы подберем подол. Мешают высоченные шпильки серебряных туфель? А мы — туфли прочь. Нам не привыкать бегать босыми!
И пятками, пятками отстучим дробь на итальянской сцене, привыкшей к торжественным, чинным церемониям!
Суди люди, суди Бог,
Как же я любила —
По морозу босиком
К милому ходила!
И-их, валенки-и!
Переводчик растерялся, публика — тоже. У Андрея, вижу, глаза на лоб полезли.
Зато сидящая рядом Клаудиа Кардинале вдруг с жаром схватила моего режиссера за запястье и подняла его руку вверх, как победителю в боксерском поединке:
— Брависсимо! — звонко выкрикнула она.
Молодец, Клавушка! Мы найдем с тобой общий язык!
И — после секундного шока — весь зал взорвался аплодисментами.
Маленькие девочки в национальных итальянских костюмах бежали ко мне с букетами цветов.
Марчелло, поцеловав мою руку, пророкотал:
— Грацие, синьорита Кузнецова.
Наверное, надо было поправить его: синьора, а не синьорита, ведь я замужем. Ну да ладно!
Тут на сцену вслед за ряжеными девчушками пытается прорваться статный белокурый мужчина с букетом белых роз. Но служители его отстранили: церемония награждения строго регламентирована, и поклонников на подмостки не пускают. Все, что не запланировано, — потом, в частном порядке. А жаль. Он очень красив, этот голубоглазый блондин в смокинге.
Что же, вот и свершилось.
Я покидаю сцену Дворца кино на острове Лидо. Сейчас тут будут вручать следующий приз.
Возможно, это был пик моей творческой биографии. А может, впереди новые победы, еще более оглушительные? Впрочем, зачем загадывать! И без того нынче счастливый день...
Знай наших, Венеция!
Глава 4
Снимается кино
Если бы кто знал, что это за мука такая — начинать съемки. Уже, вроде, и имя есть, и даже, извините, слава какая-то, а режиссер смотрит на тебя, как на девочку с улицы, и видно, что сомневается до чертиков. И все ему в тебе не нравится — ноги, руки, волосы, глаза... Все. Он, как Агафья Тихоновна, — этот бы нос да к другому лицу! И ты стоишь перед ним, словно тебя раздели догола. Но не для того раздели, чтобы полюбоваться, а чтобы высмеять. Тебе противно, зубами скрипишь, кулачки сжимаешь, а все равно ослепительно улыбаешься.
И это еще только цветочки. Потом начинаются кинопробы. Вот тут уже ягодки зреют.
Народ в кино бесцеремонный, сразу несколько актрис в одно время пригласят и выбирают, кто же получше? Вот и начинаешь на этих актрис — а они все подруги твои, мир-то театральный тесен — смотреть как на врагов. И они тебе тем же платят.
Анекдот есть по этому поводу — прибегает актриса на спектакль, вся взмыленная, ошалелая, подруге своей в гримерке говорит:
— Маш, какой сон сегодня видела! Это — с ума сойти! Как будто я умерла...
— Типун тебе на язык!
— Да, Маша, умерла. И вот попадаю на тот свет. И ведет меня ангел в ад. Я говорю: за что же в ад? А он: лицедейство — грех, а ты актриса.
— С ума сойти!
— Да, Маша, и вижу я вдруг тебя!
— Меня?
— И ты, Маша, в раю! Представляешь? Играешь там, поешь, веселишься! Чудо!
— Ну, ты скажешь, — смущается Маша.
— А мне обидно. Что ж такое, говорю ангелу. Меня в ад, а Маша вон в раю! Она тоже актриса.
— Да.
— А ангел мне отвечает: Маша? Да какая она актриса?!
И самое противное, что фильм, может, будет бездарный, а ты из кожи вон лезешь. Я уже потом стала ставить условие — никаких проб. Или берите сразу, или я отказываюсь. Так они, хитрецы, что придумали.
— Ой, Александра Николаевна, мы вас берем однозначно. Только просим подыграть партнерам. Это мы их пробовать будем.
Ну, партнерам помочь — святое дело.
А потом оказывается, еще три претендентки были, только я о них не знала. Андрей это особенно любит. Ну, о нем разговор особый. Ему-то я многое могу простить.
А вот как раз, когда «Пригоршню» снимали, позвал меня еще и Файфман. И как раз «Илью Муромца» запускал. Но на этот раз, конечно, на роль не богатыря, а любимой его, русской девушки Насти.
Такие фильмы называют костюмными. Дорогое дело. Где только деньги берут? Но Файфман достал.
— Никаких проб, — говорю ему.
— Само собой, Сашенька, вы уже утверждены.
— И партнерам помогать не буду. Некогда, извините. У меня репетиция в театре, съемки...
— Конечно-конечно! О чем вы говорите!
— И, умоляю вас, Арсеньеву ни слова.
— Могила!
Но «Мосфильм» — большая деревня. Назавтра Андрей все знал.
Боже, что тут началось!
— Внимание, господа, идет простая русская девушка Настя!.. Настенька, а где ваше коромыслице?.. Настя, сарафанчик помяли... Ой, Настенька, а ваш Муромец вас не заревнует?..
И вот на таких шуточках целый день.
Мало того, сам пошел к Файфману и уговорил его мне пробы устроить. Вроде в интересах дела. Она, дескать, специфическая актриса, русского в ней мало, потянет ли? И бедный Файфман давай меня уговаривать:
— Сашенька, умоляю, разочек только. Вы сами попробуете! Это вам нужно — размять материал, взять его, так сказать, за рога.
Хотела ему самому по рогам надавать. Но пожалела. Он человек чудный, мягкий, добрый, нежный даже, если может быть нежным кинорежиссер.
— Ладно, Исай Константинович, давайте разминать.
