приседать, совать под станок руку и кричать:

— Вот!.. И вот!.. И пыль!.. Грязь!.. Вот!..

И вдруг Клавдий Сергеевич увидел, что Рожкова рядом нет, и вообще в цехе его нет, и только рабочие, столпившиеся у ворот, молчаливо смотрят на него и улыбаются. Вахтомин шагнул к ним:

— А вы чего рты раззявили? Работнички, мать вашу так и разэтак!..

— А вы не материтесь, — хмуро сказал один из них. — Чего вы материтесь?

— Молчать! — почти обессилев от бешенства, закричал Вахтомин.

— Мы жаловаться будем, — сказал тот же рабочий и направился вон из цеха. За рабочим потянулись и другие.

— Куда? — снова закричал Вахтомин. — А работать кто будет?

Но никто не повернулся в его сторону.

Клавдий Сергеевич побежал в контору; обогнав рабочих, он ворвался в кабинет директора:

— Владимир Петрович, рабочие отказываются!.. Бунт!.. Забастовка!..

— Какой бунт? О чем вы, Клавдий Сергеевич? — Директор комбината Владимир Петрович Орлов был спокойным человеком. Он снял и протер свои очки, рукой указал Вахтомину на стул. — Садитесь и рассказывайте.

Волнуясь и захлебываясь словами, Вахтомин рассказывал о случившемся, упомянул имя Рожкова, нарисовал картину безобразий, которые творятся в смене Вадима Кирьяновича, и призвал директора комбината немедленно уволить этого человека. Взашей надо гнать Рожкова и поскорее!

Владимир Петрович слушал мастера, не перебивая его. Прикрыв глаза, он легонько кивал словам Вахтомина, словно во всем соглашался с ним. Орлов был лыс, грузен, малоподвижен. Он хорошо одевался, а Вахтомин с детства боялся людей, которые хорошо одеваются. Он не мог бы сказать точно, чего именно он боится. Он робел перед строгими костюмами, галстуками и шляпами. Вот так он оробел на минуту, увидев костюм на Станиславе.

В кабинете появилась секретарша:

— Владимир Петрович, там рабочие пришли.

— Сегодня не приемный день, — ответил директор.

— Они говорят, что очень важное дело. Как раз они из смены товарища Вахтомина.

Владимир Петрович выпрямился в кресле:

— Вот как? Пусть входят.

Владимир Петрович, — Вахтомин заволновался, — да они вам сейчас всякого такого наговорят…

— Ну что же, послушаем, — директор снова прикрыл глаза.

Вот когда стих гнев Вахтомина. Вот когда он понял, что перегнул палку. Он испугался: сейчас рабочие накинутся на него, и он ничем не сможет обелить себя. Он был силен против Рожкова один на один. Тогда, когда Рожков хотел убедить его, что ничего особенного не произошло. А теперь Вахтомин почувствовал слабость. Он ничем не сможет оправдаться, если рабочие начнут обвинять его. Сейчас они войдут гурьбой и…

Вахтомин понял, что директор больше не станет слушать его. Владимир Петрович сидел в своем кресле, скрестив руки на животе и полузакрыв глаза. Клавдий Сергеевич ждал катастрофы.

Рабочие смены не вошли в кабинет. Вахтомин облегченно вздохнул, когда увидел только одного станочника — самого пожилого и самого уважаемого человека в смене.

— Здравствуйте, Владимир Петрович.

— Здравствуйте. А где остальные?

— Мы посоветовались и решили, что незачем заходить к вам всей компанией.

— Тоже правильно. Что случилось?

— Владимир Петрович, мне поручили сказать, что смена отказывается работать под началом Вахтомина. Мы хотим, чтобы нам прислали опытного и грамотного мастера.

Пол зашатался под ногами Вахтомина, и Клавдий Сергеевич, сам того не замечая, опустился на стул. Кабинет директора заволокло туманом. Владимир Петрович и рабочий говорили о чем-то; Вахтомин понимал, что директор сердится на «парламентера», но не мог уяснить смысл слов, которые звучали в кабинете. Вахтомин впал в прострацию. Когда Владимир Петрович сказал ему что-то, он закивал головой и ответил с готовностью: «Конечно, конечно, я понимаю». Директор повысил голос:

— Клавдий Сергеевич, вы меня не слышите?

— Да-да, я слушаю.

— Идите в цех, работайте, разберемся.

Вахтомин поднялся со своего места и направился к двери, в усилием переставляя ноги.

Он не ожидал такого поворота событий. Он был уверен в том, что прав. И вдруг — такое…

Вернувшись в цех, Клавдий Сергеевич увидел, что работа здесь кипит вовсю. Вахтомин, остановившись, молча наблюдал за рабочими. Он словно впервые увидел их; если говорить точно, он впервые увидел их другими глазами. Вахтомин не принимал их всерьез никогда, он редко когда разговаривал с рабочими цеха о посторонних вещах. Только — о производстве: план, качество, количество, трудовая дисциплина. Все! Вахтомин с самого начала убедил себя в том, что быть с рабочими накоротке очень вредно, что «каждый сверчок должен знать свой шесток», что рабочие должны работать, производить материальные ценности, а не рассуждать с начальством о погоде или о других посторонних вещах. Вахтомин свыкся с мыслью о том, что он — начальник, а это дает ему известные привилегии перед всеми другими, которые начальниками быть не могут; те другие обязаны во всем слушаться его и беспрекословно ему подчиняться.

Но неожиданно рабочие смены показали зубы!

Вахтомин медленно двигался по цеху, останавливаясь то у одного, то у другого станка. Он пытался давать советы — рабочие не обращали на него внимания; то есть они немедленно выполняли его указания, если в этом действительно была необходимость, но в разговор не вступали, на вопросы не отвечали, делали вид, что сильно заняты.

— Пошел бы перекурил, — сказал Вахтомин одному из молодых ребят.

— Некогда, — последовал ответ.

«Сволочь», — стиснул зубы Клавдий Сергеевич.

Хорошо же, он им покажет. Он им покажет, где раки зимуют. Он…

Что он? Что?

Он никому и ничего не сможет уже доказать. Завтра его уволят — и дело с концом. Начальство не посчитается с его заслугами, если действительно встанет такой вопрос. Против целого коллектива не попрешь. Не поможет даже членство в месткоме профсоюза — вышвырнут, и поминай, как звали.

И снова, еще ощутимее, чем прежде, навалилась на Вахтомина многопудовая тяжесть пустоты. От нее не было спасения. Теперь Станислав потерян окончательно — это Вахтомин знал наверняка. Марина Фабрициева если и может стать опорой, то ненадолго. От матушки проку мало. Юрка — пацан неразумный, на него не облокотишься…

Пустота вокруг Вахтомина становилась все более гулкой и пугающей. Вахтомин думал о возможных спасителях, но не думал о том, что спасти себя может только он один. Он один! И для этого он должен был поломать свой характер — раз и навсегда. Для этого ему нужно полюбить людей, что не требует больших жертв. Ему нужно научиться слушать других. Вахтомину надо научиться любить родных детей и мать. Ему еще не поздно полюбить, кроме своей новой жены, память об Александре. Впрочем, новую жену он тоже не любил. Она понадобилась ему только для того, чтобы возвысить себя в собственных глазах: посмотрите, люди, как заботится Клавдий Сергеевич Вахтомин о родных детях — он нашел им мать! Пока была жива Александра Сергеевна, он третировал ее: и когда пил, и когда бросил пить, чтобы начать вести новый образ жизни. Он третировал Александру даже тогда, когда думал, что делает доброе дело. Вахтомин никого не любил — и многие не любили его. Иногда люди рождаются с физическими недостатками. Вахтомин родился с холодным и черствым сердцем. И мог ли он поломать себя и научиться любить, если до сих пор сердце оставалось закрытым для высоких чувств? Когда нет любви, появляется пустота. От нее ничто не спасает. Ничто и никогда. Вахтомин не мог переделать Вахтомина, потому что даже если бы он понял, что сам виноват во всех бедах, у него не было бы шансов на спасение.

Пятидесятилетнее сердце не зажечь. Оно подымит и погибнет, не согрев собственного хозяина.

Вы читаете Хорошие люди
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату