— Тебе виднее.
— Но мы поедем в том случае, если ты хочешь идти куда-нибудь. Если нет желания, так и скажи, мы никуда не пойдем, останемся дома, будем пить чай…
— Поедем-поедем.
Станислав разговаривал с Людмилой так раскованно, словно знал ее много лет. Наверно, причиной были и поцелуи, которыми они обменялись при последней встрече, и письмо от Софьи Николаевны. У Станислава не осталось никаких обязательств перед далекой и замужней Олей Барабановой; они-то и раньше, обязательства эти, были эфемерны — Станислав придумал их, только и всего. Теперь Станислав знает, что никакой любви не было, а была детская влюбленность, которая, быть может, навсегда останется в памяти, потому что влюбленность эта была чистым и честным чувством.
Любви не было. Станислав смотрел на руки Людмилы, на утюг, скользящий по материи, на красное платье, которое не просто красило, но и облагораживало молодую женщину; он смотрел на ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, а думал почему-то о Дильдор Аскаровне, которая не ответила на его вопрос. А что, если в природе никакого мужа Людмилы Обуховой не существует?
«Если взять и спросить об этом, что будет? — подумал Станислав. — Спросить, например: „Муж присылает письма?“»
И Станислав словно бы между прочим поинтересовался:
— Что пишет муж?
Рука с утюгом замедлила движение.
— Зачем это тебе понадобилось? — подозрительно спросила Людмила. — Мой муж — мое личное дело.
— Молчу.
— Нет-нет-нет, не молчи! — Она сделала шаг к Станиславу, сделала другой, прижалась к его груди.
— Я…
— Теперь молчи… молчи… — По комнате распространился запах паленой материи. Людмила оттолкнула Станислава. — Колготки горят!
Станислав удержал ее за руку:
— Новые купишь.
— Ага, ты попробуй их купить!.. Ну, вот, — плаксивым голосом продолжала Людмила, — так я и знала. Видишь пятно? Пропали колготки…
— Пятно не страшно…
— Противно смотреть на него, понимаешь?
— Оле все равно — с пятном или без. С пятном даже оригинальнее.
— Нашел время целоваться, — тем же капризным тоном продолжала Людмила.
— Хотел бы я увидеть сейчас лицо твоего мужа.
— Увидишь — пожалеешь.
— Да? Он такой страшный?
— Такой вот… Ладно, не волнуйся, у меня нет мужа.
— Тебя не поймешь. То был, то нет.
— Он есть и его нет… — Людмила как ни в чем не бывало продолжала гладить белье. — Он умер. Во всяком случае, для меня. Так что можешь не оглядываться на дверь, он сюда не войдет.
— Я не оглядываюсь.
— Он сидит в тюрьме.
— Что?!
— Вот почему я говорю, что он умер для меня.
— За что он сидит?
— За воровство. Ему еще пять лет куковать…
Станислав верил и не верил этой женщине. Заметив однажды в ней склонность к розыгрышам, он держался настороже, хоть все на этот раз говорило о том, что Людмила не шутит. Об этом говорило, прежде всего, поведение Дильдор Аскаровны в тот момент, когда Станислав поинтересовался у ней о муже Людмилы; об этом говорили глаза Людмилы.
— Но почему ты… похоронила его? Он знает об этом?
— Я ему написала… — Людмила резко выдернула шнур из розетки. — Все! И хватит говорить о преступниках! Разве нам с тобой не о чем больше говорить? Пойдем гулять…
— Улять, — сказала Оля.
Людмила склонилась над кроваткой:
— Нет-нет, доченька, сначала я с дядей погуляю, хорошо? А потом с тобой… Ладно?
— Улять, — повторила девочка.
— Ладно-ладно, сейчас погуляешь с бабушкой, холосо, миленькая? — Людмила выглянула в дверь. — Дильдор Аскаровна! Мы сейчас уходим в город… Может, вы немного займетесь с девочкой?
— Конечно, конечно, — Дильдор Аскаровна показалась в комнате. — Зачем ты спрашиваешь меня, Люда?
— Потому что я не знаю, какие у вас планы…
— У старухи какие планы могут быть? Идите, идите.
— Пеленочки я погладила, Дильдор Аскаровна.
— Очень хорошо.
Станислав и Людмила отправились в город. Они посетили парк, сходили в кино; в зале кинотеатра они сидели на самом последнем ряду, тесно прижавшись друг к другу. Станислав смутно помнил, какой фильм они смотрели — что-то мрачное, с тяжелой музыкой и незнакомыми артистами.
Затем Станислав проводил Людмилу до дверей ее квартиры; вдруг дверь открылась, и Дильдор Аскаровна сказала:
— Как хорошо получилось, что вы пришли! Я совсем позабыла, что сегодня надо к брату идти! Люда, я Олю кормила сейчас хорошо…
— Спасибо, Дильдор Аскаровна.
— Пойду я! — Хозяйка квартиры ушла.
— Я тоже побежал, — сказал Станислав, хоть и знал уже, чувствовал, что никуда не побежит.
— Попьем чаю, потом поедешь, — Людмила взяла его за руку и потянула в комнату.
Станислав примостился в кухне на самом краешке табурета; Людмила, напевая что-то, собирала на стол. Станислав сидел у нее на дороге, и Людмила то и дело прислонялась к нему, ставя на стол чайные чашки. Станислав поднялся, и Людмила оказалась в его объятиях. Табурет, на котором он только что сидел, с громким стуком упал.
— Какой ты еще… мальчик, — сказала Людмила.
Ему не хотелось на это ничего отвечать. Он промычал: «Угу», и продолжал вслушиваться в свои мысли, которые нельзя было назвать спокойными.
Уезжая поздно вечером в часть, он сказал Людмиле:
— Недели две-три меня не жди.
— Почему, мой милый солдатик?
— Потому что завтра, а может, и сегодня, меня посадят на губу.
— На что?
— На гауптвахту.
Автобусы уже не ходили — пришлось ловить такси. Водитель такси заломил бешеную сумму — восемь рублей туда, восемь — на обратный путь…
— Новыми? — ужаснулась Людмила.
Водитель оскорбительно засмеялся.
Разумеется, у Станислава не было такой суммы.
— Бедненький мой солдатик! — Людмила сбегала домой и принесла деньги.
