Сверкающий кортеж Урала, череда «Зорь» и «Искр», похожая издалека на сорочьи бусы тинейджера, мчится над дворцами Анкай.
— В вульгарном понимании дальнейшая генная эволюция должна выразиться в атрофии ногтей и пальцев на ногах. При этом не принимается во внимание, что последним эволюционным шагом человека было обретение разума. И следующий шаг должен произойти на том же уровне — на том же или на высшем! Михалыч, ты меня слушаешь?
— Ох и мудер ты, Наумыч, ох и мудер… — бурчит Михалыч, — а в прошлом месяце вы с вашим гнездом опять за бюджет вылезли. Между прочим.
— Окстись, Михалыч, на что жалеешь! На детей жалеешь. Дети наше будущее.
— Пупок не треснет у нашего будущего?
— Ваня, — сурово командует Элия, — на обороноспособность государства — быстро, много — дал!
Батя аж задыхается от возмущения.
— Все вы у меня на горбу ездите! — для наглядности он поворочается и стучит себя кулаком по воображаемому горбу, — интеллигенты…
— Инородцы! — замогильным голосом подсказывает Ценкович и ухмыляется гнусно.
— Дети, дети… — продолжает Кхин, — мы в их возрасте…
— …думали, где денег взять. А они на стражу Родины готовятся.
— То-то я всю жизнь только об одном думаю — где денег взять!
— Зато я всегда знаю, где их взять.
— Где?
— У тебя! — отвечает Ценкович и смеётся, когда на него в шутку замахиваются кулаком. — Ваня, ты в прошлом месяце контрольный пакет «Platinum Motors» купил. И теперь говоришь мне, что денег нет.
— Вот поэтому и нет, что купил. От него польза. А от вас польза — где?
— Ваня, какая тебе нужна польза? В исторической перспективе?
— В масштабах пятилетки!
Некоторое время Ценкович выговаривает только «ых!» и «ух!», а потом заявляет:
— Ваня! Я таки старый еврей. Но ты своей большевистской прямотой даже меня ставишь в тупик.
Батя густо хохочет.
— Хороший ты мужик, Элька, — говорит он. — Только вредный очень. Тебе за вредность надо молоко бесплатно давать.
Местра Надеждина, улыбаясь, смотрит в окно. Они спорят и ругаются не всерьёз, защита её и опора, они на свой лад пытаются её развлечь. Ни слова о Порте и Начальнике Порта. Вопрос обговорён и закрыт, осталось исполнить задуманное.
Она очень устала за последнее время. Ваня сам вычерпан почти до дна, а на чём держится Элик, неясно даже ему самому. Как же не вовремя Димочка потерял равновесие… Нина и Женя не могут сравниться с ним, а Свете только семнадцать, и для таких дел она всё-таки слишком юна. Её без того успели уже загонять… ничего. Ничего. Всё пройдёт, всё скоро закончится, и они поедут на Терру-без-номера, а там хорошо и спокойно. Другие дела: лечебница, дети-мурята, верящие в Волшебную Бабушку… но когда видишь их лица, исчезают сами понятия «усталость» и «тяжесть». Совсем не то, что политика. Здесь — надо, должна. Там — не можешь не сделать.
Кортеж останавливается.
Двери машин взлетают бесшумно, как крылья.
Начальник Порта приветствует гостей с верха лестницы. Он ждёт. Уже давно, и ожидание это не рассеянно-равнодушное — острое, сосредоточенное, мучительное. Люнеманн немолод, не мог он вдруг свято поверить посулам Ценковича, позволить себе надежду невесть на что… Догадывается? Знает?
Успокаивающий взгляд Элии: всё правильно, всё под контролем.
Местра Надеждина поднимает лицо.
У Рихарда намётанный глаз, и человека в биопластиковом костюме он выделяет сразу. Пластик — на всех троих прибывших.
Двое из них ему знакомы. Это местер Кхин и местер Ценкович, триумвиры Седьмой Терры. Третья — женщина. Её он тоже видел прежде, на фото среди прочих данных по Райскому Саду, но самая реалистичная голограмма не может передать этого ощущения. Его даже словами не передать, потому что в лексиконе корсарского короля нет таких слов: они — по ведомству детей, поэтов и фантазёров.
Гостья выглядит моложе своих лет, но старше, чем могла бы с помощью пластика и косметолога; не излёт полуденной зрелости, тихое начало вечера. По всей видимости, ровесница Рихарда. Не чурается своей седины, даже морщины заметны, только руки — белые, крепкие, молодые.
Пустые слова. Как описание музыки.
…несколько секунд длятся попытки найти определение, и вот рождается столь же сухое: «перед корректором скептиков не бывает». Максимально точная формулировка, какую может предложить деловой человек.
Рихард делает шаг вперёд.
Смотрит в глаза местре Надеждиной, Алентипалне, третьему триумвиру Урала.
Ясные серые глаза.
Невероятно ясные.
Глава десятая
Заклятие крейсера
— Понимаешь, — сказал Свен, — они охотятся.
— То есть как?
Свен уставился на собственные ботинки. Пожевал губы. Адъютант командира мобильной армии, офицерскую академию закончил с отличием, прослушал трёхмесячные курсы военных ксенологов, командовал взводом на DRF-77/7, был на «Леди Лу» во время последнего славного рейда. Свен имел практический опыт. Попросту знал.
Он наступил на гигантскую, с ладонь, глянцевито-чёрную многоножку. Со вкусом, с хрустом, раздавил. Из многоножки потекло содержимое, обляпало ботинок. Свен проворчал ругательство, полез в куст вроде лопуха, от души рванул. Вытер обувь большим бархатистым листом.
— Охотятся, — повторил он.
Ксенология — предмет скользкий. Тут надо либо говорить коротко и по существу, а потом отдавать приказ, либо объяснять с самого начала, долго и подробно, пересказывая чуть не весь курс лекций. Свен мог и объяснить, но делать этого не любил. Раза три честно пробовал и выдыхался на полпути. Впрочем, преподаватели курсов предупреждали, что так оно и будет. Уступая просьбам, Свен всякий раз корил себя за идеализм. Нормальные люди, воспитанные нормальными людьми и потомками нормальных людей, они просто физически не могли уяснить себе чуждую манеру мышления. Организм отторгал. Нельзя, невозможно принять и поверить, что кто-то, обладающий разумом, действительно может так поступать и руководствоваться такими мотивами.
«Врёшь», — говорили ему. «Да чушь это всё!» — говорили ему. «Нет», — говорили ему и предлагали свой вариант, правильный, удобный, логичный. Порой Свену невыносимо хотелось согласиться и отправить умных нормальных людей действовать в соответствии с их представлениями о рритской логике. Но изуродованные трупы несогласных и самостоятельно мыслящих — слишком высокая цена за победу в споре.
Ррит, кстати, так не считают.
— Чего-то я не пойму, — сказал Джек Лэнгсон.
Свен опечалился. Объяснить Счастливчику боевую задачу и при этом уйти от детального рассказа о
