крыльцо приготовленные в дорогу сумки.
– Ты чего, совсем дурной? Я ж говорю: притворяться пришлось. К счастью, а может, к несчастью, – сказал Русанов, потирая синяк, – один из качков как раз по этой Гале сохнет. Ну и сунулся права качать, подтвердил, так сказать, мою версию. Сегодня доложат начальству, что Галя похищена влюбленным маньяком. А вот со второй девушкой, с Машей, посложнее. Нужно как можно оттянуть тот момент, когда директор всерьез озаботится моим приездом и исчезновением девушек. Конечно, я дал Петровичу инструкции, что говорить по поводу внучки, но желательно сегодня же, в крайнем случае завтра организовать здесь обыск и изъятие документов, чтобы не спрятали концы в воду. По рассказам Маши, в документах есть все. Если наиболее активными партнерами рудника являются дочерние фирмы наших «Самоцветов», то картина становится абсолютно ясной. А с показаниями моих девчонок директору и всей его воровской лавочке точно хана.
– Ах, они уже твои девчонки, – засмеялся Португалец.
– Да пошел ты, – ответил Русанов, гордо сияя фингалом.
Наконец все были готовы. Маша долго не могла оторваться от деда и чуть не плакала. Да и у сурового Петровича глаза были на мокром месте.
– Ты их береги, – сказал он Русанову, когда девушки забрались в машину.
– Не переживай, Петрович, – успокоил тот деда, как сумел. – Все будет в лучшем виде. Телефон я тебе свой оставил, так что звони, если что.
Русанов решительно взялся за дверцу машины.
– Финик, а Финик, – окликнул его шепотом Португалец, решивший надеть «дворники».
– Что тебе, – отозвался Русанов.
– А ведь ты, Финик, бабник.
– Иди ты, – махнул на него рукой Русанов, распахивая дверцу.
Он уже уселся в машину, но вдруг опустил свое стекло, поманил деда, чтобы придвинулся поближе.
– Помнишь бажовский сказ про приказчиковы подошвы? Как Хозяйка Медной горы жадного приказчика, который жилу разворовывал, в груду малахита превратила? Так что от него одни подошвы остались.
– Помню, и что с того?
– Я тебе обещаю: ваш Пеньков тем же кончит.
– Так то малахит, а то изумруд.
– Ну и что, хозяйство-то одно! – повторил он дедовы слова. – Напрасно ты, Петрович, в сказки не веришь.
– Ишь какой умник выискался, – пробурчал дед, опираясь о калитку. – Ты, если Галку сагитируешь, на свадьбу не забудь пригласить. Все-таки я вас познакомил-то…
К половине девятого они уже были в Екатеринбурге. Еще в дороге Португалец принял решение отвезти всю компанию к себе домой.
– А что? – рассуждал он. – Пацанов мы отправили к бабке, жена в своем институте. Так что располагайтесь, поесть, я думаю, чего-нибудь сообразите, посмотрите в холодильнике. А я сейчас на работу. Во-первых, утрясу дело с билетами, во-вторых, постараюсь отпроситься, чтобы проводить вас.
Еще раз оглядев компанию, он направился к выходу.
– Кстати, весь день, что тебя не было, мои два разбойника нас фокусами морочили, – повернулся он уже в дверях. – Я даже и не знаю, может, та тарахтелка, что ты им в прошлый раз всучил, была уж не такая и громкая…
Русанов запер за ним дверь и повернулся к своим подопечным.
– Ну, пошли на кухню, что-нибудь приготовим. Так, чтобы не разорить хозяев, – весело продолжал он, открывая дверцу холодильника, – обойдемся, пожалуй, яичницей. У меня еще пара банок консервов осталась, так что гуляем.
Через некоторое время он в компании с совсем уже приободрившимися девушками сидел за завтраком.
– Я думаю так, – сказал Русанов. – Сначала вы поживете у меня дома. Квартира, конечно, не дворец, но места на первое время нам всем хватит.
– А как же ваша жена? – спросила практичная Галя. – Вот небось будет скандал.
Русанов успокоил ее:
– Я, можно сказать, не женат. Мы в разводе. Правда, она пока живет у меня, но, думаю, после нашего приезда переберется.
– Ну что ж, свято место пусто не бывает, – усмехнулась Галя.
Русанов сделал вид, что не замечает ее ехидства.
– Так вот. На первых парах поживете у меня, а потом найдем вам общежитие. А если еще и работа будет денежная – сможете снять квартиру.
– А что, у вас там на Тверской, конечно, денежная работа…
Галя и сама поняла, что шутит как-то не очень добро, что надо бы взять какой-то другой тон, но поделать ничего с собой не могла. Они тут едят яичницу, этот фээсбэшник, или кто он там, все таращится на нее, и ей это даже приятно, а дура Маринка там, в этой подлой Москве, может быть, сейчас загибается. А она ничем не может ей помочь. А жаловаться, и плакать, и опять по-бабьи вцепляться в руку этого красавчика ей совсем не хотелось. То есть хотелось, конечно, было приятно, но не нужно, чтобы у него сложилось о ней мнение как о неуравновешенной, вечно хнычущей дуре. И ей даже в голову не приходило,
