я как лев восстаю ото сна, рычу так, что сердце мое трепещет, и, чтобы выключить звуковую сигнализацию, нажимаю кнопку. Уф, как хорошо стало! Но тут же начинают грызть сомнения. Только накануне вечером я сидел на постели и говорил машинам: 'Это мистер Вулф'. И вот теперь в следующий вечер я набираю «908», и голос отвечает: 'Для того чтобы вас разбудили в девять пятнадцать утра…' — черт подери, да ведь мне нужно встать в девять ноль восемь, что же это такое творится?! а потом слышен гудок, и я говорю: 'Это мистер Вулф из номера 1703… человек, и какой!' — и поскорее вешаю трубку. На другое утро, однако, несмотря на мою выходку, какофония повторяется. В следующие два-три вечера я после длинного гудка произносил в машину короткие речи вроде, например, такой: 'Эй вы, рабы в электронных кишках «Хилтона»! Это Вулф из номера 1703, великий организатор! Довольно вкалывать на них, филоньте!' Но ничто не менялось — каждое утро бесновался звонок, и табло вспыхивало и гасло.
Как-то раз, однако, часа в два дня я возвращаюсь в номер, и это описать невозможно! Звонок заливается как дизельная сирена, почему — непонятно, ведь сейчас два часа дня, а табло словно с цепи сорвалось; 'ЧТОБЫ ВЫКЛЮЧИТЬ ЗВУКОВУЮ СИГНАЛИЗАЦИЮ, НАЖМИТЕ КНОПКУ', вспыхнет и погаснет, вспыхнет и погаснет и отражается во всех предметах в комнате: в кофейном столике, в стакане с водой, которая получилась, когда растаял лед из автоматического ледодела, — во всем. Тут я дошел по-настоящему, хоть на стенку лезь. Я метнулся к телевизору-конторке-бюро и т. д. и нажал кнопку. Тварь умолкла, но прошло несколько секунд — бламм! — и все началось сначала. Да это безумие какое-то! Нажал снова — на несколько секунд тишина, а потом опять все то же, и так без конца. Я не знал, что мне делать. Тут увидел телефонную книгу, большую и тяжелую, в фирменном хилтоновском переплете, и прижал ею кнопку. Ф-фу, прямо не верится: звонок заткнулся. И вдруг — пх! — начало вспыхивать другое табло (оно было над тем, первым): 'НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ', 'НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ'. Пх, пш, все как прежде. Особенного шума от этого табло не было, только щелкало — ну да вы, наверное, знаете, но яркие вспышки и безотлагательность: 'ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ!' — все равно действовали на нервы. Доигрался; видно, от моих речей, которые мог произносить только полоумный, вся эта система разладилась. Поэтому я сразу же набрал '5'.
— Есть что-нибудь для меня? — спросил я женщину, которая мне ответила.
— А как ваше имя?
— Я тысяча семьсот три, — сказал я голосом способного ученика.
— Тысяча семьсот три, — повторила она. — Для вас ничего.
— Вы уверены? — спросил я.
— Уверена, сказала она. — Абсолютно ничего.
— Тогда, — попросил я, — будьте так добры, выключите, пожалуйста, у меня табло.
— Ваше табло не включено, — сказала она, — никаких сообщений для вас нет. Ведь вы тысяча семьсот три?
— Совершенно верно, он самый, — ответил я.
— Ну так повторяю: ничего для вас нет.
Даже не нужно было оборачиваться: вспышки табло отражались на стекле 'хилтоновского оригинального эстампа', висевшего над моею кроватью. Это была одна из работ Марисоля. Как раз этого мне больше всего сейчас не хватало — поп-искусства!
— Наверно, вы правы, — сказал я.
Попробовал было звонить телефонистке, но она отвечала каждый раз, что мне следует читать инструкции, а потом подключала меня к 'дыре памяти'. Я прочитал все инструкции, какие были в номере, прочитал даже правила пожарной безопасности — в общем, всю чушь, какая только была, до последней строчки, но не встретил ни единого слова о взбесившемся световом табло. Этим занимался я, а табло все вспыхивало: пх, пш, пх, пш, 'НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ'. Сделать нельзя было ничего, поэтому я просто накинул на табло рубашку, и своими полами она закрыла также телефонную книгу, которая прижимала кнопку сигнализации. Потом я сел и попытался работать, но где там! До моих ушей доносилось из-под рубашки обезумелое щелканье, и я готов был поклясться, что под ней, в этих нагромождениях световых табло, вот-вот произойдет страшный взрыв.
Эта ночь была жуткая. Когда я выключил свет в номере, оказалось, что все равно видно, как вспыхивает под рубашкой табло. Подремав немного, я просыпался, и каждый раз, проснувшись, видел сквозь рубашку, как под ней загорается: 'НАБЕРИТЕ «5», ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ'. Я лежал, как в коконе, окно скрывали две занавески, одна газовая, прозрачная, другая, плотная бледно- лиловая, багряная, сливовая, зеленоватая; в Манхэттене, на семнадцатом этаже, по сторонам — Нью- Джерси, Квинс, берег континента и Атлантический океан, и я изолирован от мира, даже воздух ко мне поступает только из кондиционера, и царит тишина, если не считать щелчков, когда к мировой скорби, завернутой в гигроскопическую вату, прорываются сквозь рубашку буквы: 'ДЛЯ ВАС ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ'.
Рассвело, и я понял, что не могу больше оставаться в этой комнате, и поэтому вышел и отправился бродить по Манхэттену, и в отель вернулся только часа в четыре дня. В холле, как обычно, яблоку негде было упасть, и я с трудом протолкался между алюмикроновыми костюмами к лифту. Лифт, естественно, был автоматический и должен был подняться через какое-то определенное время, но ни секундой раньше, так что всем, кто зашел в него, приходилось стоять и ждать.
Казалось, что путешествие на этом лифте будет длиться вечно, но наконец я вышел на своем семнадцатом этаже и проследовал по холодноватым, пахнущим нафталином туннелям к 1703-му номеру. Я и не знал, что в боковых коридорах прячутся Скелет и Огнетушитель, сотрудники секретной службы «Хилтона». Я вошел в номер. Они подождали ровно столько, сколько нужно, чтобы соблюсти приличия, — секунд семь с половиной — и после этого постучали в дверь. Я открыл ее, передо мной стоял Скелет, а позади него — Огнетушитель.
Скелет заговорил (Огнетушитель за все время, что они у меня были, не проронил ни слова):
— Тысяча семьсот три?
— Да, — сказал я.
— Мы хотим поговорить с вами, мистер… э-э… Вулф, — сказал Скелет.
'Вулф' он произнес так, как будто фамилия эта принадлежит не мне, а он это прекрасно знает, так как ценой немалых усилий установил подлинную мою личность, но пока решил меня не разоблачать и мне подыгрывает.
— Кто вы такие? — спросил я.
— Служащие охраны.
— Ну что ж, — сказал я, — входите.
В голову мне пришло только одно: они явились ликвидировать меня за то, что я произносил речи в систему звуковой сигнализации и она от этого спятила. Что делать? Остановить их невозможно. Даже телефонистке не позвонишь и уже не услышишь ее наставлений о том, что следует читать инструкции.
Они вошли, как входит Джон Айленд, когда исполняет роль лейтенанта и оглядывает помещение, где, как он предполагает, прячут оружие. Скелет был в алюмикроновом костюме и в завязанном по-виндзорски полосатом галстуке; в руке он держал папку с бумагами. Лицо у него было очень ухоженное, ну совсем как на фото в рекламах парикмахерских салонов — благодарное 'Компании универсальной стрижки', и в то же время немного ошалелое. Огнетушитель был много ниже ростом и был похож на… ну, в общем, на мичиганский огнетушитель 1935 года.
— Присаживайтесь, — сказал я.
— Что-о? — сказал, резко повернувшись ко мне, Скелет.
А потом бросил Огнетушителю уголком рта:
— К двери!
Огнетушитель бросился к двери — видно, для того, чтобы предотвратить мой побег.
— 'Беретта' в стенном шкафу, — сказал я.
Это была последняя моя удачная реплика.
