Я твердо знал, что все недостающее — книги, дополнительные статистические материалы — мне придется гнать из Петербурга и Москвы. Но теперь уже из Красноярска, как прежде из тюрьмы, слал родным списки книг, которые необходимы были мне для работы. Надо было по возможности отодвинуть мой отъезд к еще неизвестному месту ссылки — раз, дождаться моих несчастных товарищей — два. Необходимо по возможности оставаться в пределах или досягаемости Красноярска.
Наконец в начале апреля пришел эшелон с ссыльными. Можно было считать большой ссыльный тракт открытым. Жандармы не ожидали, что вагон с арестантами кто-нибудь из местных обывателей станет встречать. Но об этом мы договорились еще на воле. Я встречал наших товарищей вместе с сестрой Глеба Кржижановского А. М. Розенберг, которая последовала в ссылку за своим женихом В. В. Старковым. Вот после этого и говори, что литература не влияет на жизнь. Я имею в виду поэму моего любимого Некрасова. Опять «декабристы», и опять верные жены и невесты! В переписке с родственниками и домашними мы обычно называли ее Schwester — сестра.
Подошел поезд, я увидел знакомые лица. В этой партии были мои ближайшие товарищи по «Союзу борьбы»: Г. М. Кржижановский, Ю. О. Цедербаум, А. А. Ванеев, В. В. Старков. Мы замахали руками, а товарищи в свою очередь увидели нас. Теперь представим себе чувства двух молодых людей, жениха и невесты, после длительной разлуки увидевших друг друга. Ссыльные принялись опускать оконные рамы, зазвучали вопросы, потянулись руки. Конвойные стали оттаскивать их от окон. И весь этот бедлам практически возник из-за нас двоих. А из-за того, что этап «пробный», на перроне стоит губернское начальство. Действительно, момент чрезвычайно торжественный: пришел первый вагон с ссыльными, открытие. Думали, когда строили железную дорогу, об экономике, а получили еще и политику.
Стоят, одним словом, губернские власти, ждут рапорта. Поездное жандармское начальство — а на этот раз этап лично сопровождал некий толстый полковник, начальник сибирских команд — пытается в этой суматохе рапортовать. А мои товарищи будто бы все просто ждали подходящего момента, чтобы проявить свое неповиновение, хотя бы в такой форме выразить протест. Гам и величайший переполох. Жандармы уже достали шашки и в который раз пытаются оттащить ссыльных от окон — и ничего не могут сделать. Но вот спохватываются, результата можно добиться и другим путем, хватают меня буквально за шиворот, как главный объект общественного возбуждения, хватают Schwester и куда-то, в какой-то чулан оттаскивают, порядок на некоторое время восстанавливается. К счастью, нас почти сразу же и выпустили.
Этот эпизод можно было и опустить, но он чрезвычайно любопытно закончился. О его окончании мне рассказал Мартов еще до того, как был отправлен в Туруханск. В ссыльном вагоне вместе с родителями- поляками ехала и их четырехлетняя дочь. И вот когда «пассажиров» стали выводить, чтобы на очищенном от публики новеньком красноярском перроне построить по двое в ряд, и полковник стал демонстрировать начальству «политических», эта девочка, сидя на руках у отца и глядя прямо в лицо этого полковника, видимо, надоевшего всем и ей в том числе за десять дней пути, вдруг пророчески сказала: «А тебя мы повесим!» Не возвещалась ли здесь истина устами младенца?
В арестантском вагоне ехал еще один очень интересующий меня человек — Н. Е. Федосеев.
Мартов и Ванеев, которых отправляли в Туруханск, добились того, чтобы им позволили ехать на место назначения за собственный счет. И оба они знали, что я очень хотел бы встретиться с Федосеевым. Последнего, отправляемого в Иркутскую губернию за казенный счет, оставили дожидаться этапа в тюрьме, а Ванеева и Мартова выпустили, давая возможность позаботиться о собственной дороге. Они ушли, оставив в тюрьме вещи, но вскоре вернулись в тюремный цейхгауз с телегой. Кроме возчика, телегу сопровождал некто, одетый в купецкую шубу, якобы хозяин телеги. Предполагалось, что, пока будет происходить погрузка, хозяин поговорит со ссыльным Федосеевым, поскольку этим самым «хозяином» был я. Но не повезло — не поговорили. Этот летучий сюжет оставил след сожаления и глубоко врезался в память, когда пришло известие о самоубийстве Федосеева выстрелом из ружья.
Именно молодость и помнится ярче и шире. Оттого и хочется охватить эту часть жизни подробнее. Революция — это, конечно, страсть, это для революционера что-то подобное вдыханию озонированного воздуха, и особенно остро это чувствуется, повторяю, в молодости. Но разве не завязываются и все «узлы» именно в молодые наши годы? Разве не тогда определяется мировоззрение и жизненный путь? Наша дальнейшая жизнь часто — следствие поведения в юные годы. Все помню, и обо всем хочется написать и сказать.
Империя продолжала крутить и ломать своих молодых, несогласных с течением дел в ней, граждан. Я пережидал распутицу и поэтому находился на свободе. Все же прибывшие по тому же самому политическому делу товарищи продолжали оставаться на тюремном режиме. Целых три недели в тюрьме. В городе, из которого, если и захочешь, никуда особенно и не побежишь. (В России в любом городе есть острог.) Потомственный дворянин — это одно, а какой-то неясный еврей Цедербаум, родившийся в Константинополе, полячишка Кржижановский это, по меркам самодержавия, другое. И сколько мерзкой толстопузой российской неразберихи!
Помню, каких трудов стоило нам встретиться с Надеждой Константиновной в Шушенском. Ей высылка в Уфу была заменена по ходатайству — перепросилась! — ссылкой в Сибирь. Она ехала туда венчаться с ссыльным женихом. Ей начальство поставило непременное условие: немедленно (sic!) вступать в брак. А мне соответственно на этот брак от начальства же — немедленно брать разрешение. А когда я за разрешением сунулся, оказалось, что в Минусинске, хотя я в ссылке здесь уже второй год, нет моего «статейного списка». Его не переслали из красноярского тюремного управления. Для будущих специалистов и историков эпохи поясняю: статейным списком называется документ о ссыльном; без этого документа исправник не знает обо мне ничего и не может выдать мне никакого удостоверения.
Мне хочется рассказать, как мы втроем — Кржижановский, Ванеев и я — на пароходике «Святитель Николай» в самом конце апреля отправились в Минусинск. Какие по берегам на фоне яростного синего неба проплывали пейзажи! По какому-то удивительному стечению обстоятельств на этом же пароходике в бытность свою наследником, возвращаясь из Японии, из зарубежного путешествия, совершил одну из своих экскурсий будущий царь Николай II. Тогда же я подумал, как интересно разбрасывает свои карты судьба. Как известно, нашего будущего царя в Японии стукнул какой-то сумасшедший националист мечом. А если бы наш кораблик тогда же перевернулся на енисейской стремнине?
Кржижановский и Ванеев выглядели скверно: бледные, какие-то желтые, утомленные этапом и тюрьмой. Но мы строили планы, говорили о том, что могло быть и хуже. Из Минусинска в Красноярск почту отправляют два или три раза в неделю, так что письмо с ответом будет, вероятно, ходить дней 30-35. Меня безумно интересовала почта. Главное, не закиснуть, главное, продолжать.
Заметно, как я отчаянно замедляю темп своего рассказа и не приступаю к главному. Запомним, чтобы это было уяснено надолго и для всех: царская ссылка — это не курорт, хотя бы потому, что отправляешься ты в нее не по своей воле и оказываешься в обстановке, далекой от привычной, а значит, не способствующей твоей внутренней уравновешенности. Здесь все зависит от тебя, от крепости твоего характера. Потом, после моей смерти, в моем относительно полном собрании сочинений, в разделе «именной указатель» будут «тактично» обозначать даты жизни и смерти моих соратников той поры и друзей.
Ванеев, А. А. — «одновременно с В. И. Лениным был арестован по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» и в 1897 году сослан в Восточную Сибирь». Стоят даты жизни: 1872-1899. Мы ведь склонны глазами «пробрасывать» эти даты; в крайнем случае, подумаем про себя: как мало прожил!
Федосеев, Н. Е. — «один из первых марксистов России». 1871-1898. Ну что это за возраст по нынешним временам!
Ефимов, М. Д. — «рабочий бывшего Александровского южнороссийского завода в Екатеринославе. В ссылке в августе 1899 года присоединился к «Протесту российских социал-демократов» против «Credo «экономистов», написанных В. И. Лениным». Возможно, сотрудники, готовящие это собрание сочинений, и вообще не отыщут дат жизни и смерти этого рабочего Ефимова, о котором я среди прочих не лучших новостей, ссылаясь на Глеба Кржижановского, написал матери: «В Теси сошел с ума товарищ Ефимов (мания преследования), и Глеб отвез его в больницу».
Не умерли, не тихо скончались в собственной постели, окруженные домочадцами. Их убила ссылка.
