обычай предавать погребению мертвецов. Эта последовательность решительно опровергает биологический детерминизм, склонный приписывать те или иные культурные навыки исключительно представителям какого-то одного конкретного вида.
Мои попытки предстать этаким апологетом неандертальцев, пытающимся сопоставить их культурные навыки с практикой ранних людей современного типа, объясняются отнюдь не желанием доказать, что они, неандертальцы, обладали точно таким же «генетически заданным» интеллектуальным потенциалом. Подобное утверждение невозможно подкрепить имеющимися фактами и свидетельствами. Неандертальцы при всем том, что они были обладателями очень крупного мозга, отличались от людей современного типа в целом ряде других отношений, и поэтому нисколько не удивительно, если их интеллектуальные возможности тоже несколько отличались от наших. Нет, моя цель заключается в том, чтобы доказать, что аргументы о том, будто неандертальцы были существами крайне отсталыми в культурном отношении, поскольку были более медлительными, несообразительными и тупыми, чем пришельцы — люди современного типа, основаны на ложном убеждении, будто пути биологического и культурного развития пролегают совсем близко друг от друга. Во всяком случае, применительно к Европе этот аргумент, что называется, не срабатывает, и его гораздо легче опровергнуть, чем подтвердить материальными свидетельствами.
Обитателей Европы эпохи Верхнего палеолита принято превозносить как «революционное человечество», обладавшее такими интеллектуальными преимуществами, как способность к аналитическому мышлению и дар речи. Наиболее частым объяснением этого сценария является концепция биологического прогресса: идея о том, что технико-культурная революция эпохи Верхнего палеолита, имевшая место в Европе, явилась результатом генетически обусловленной мутации, то есть появления гена мышления или речи. Между тем многие из этих радикальных новшеств, которые принесли с собой пришельцы нового вида, были не столь уж новы, и целый ряд инноваций имели вполне конкретную локальную или хронологическую привязку и возникли задолго до появления нашего вида. Эти последние изобретения и обеспечивали пришельцам преимущества в локальном масштабе. Неандертальцы были обезоружены и вытеснены сложной и многообразной культурой, которую принесли с собой пришельцы. В качестве аналогии можно сказать, что никакой антрополог не возьмет на себя смелость утверждать, будто племя неолитической культуры, к которому принадлежал Яли, обладало меньшим биологическим потенциалом, чем мы, сородичи Джареда Дайамонда, живущие в железном веке. Однако совершенно очевидно, что в результате культурной изоляции это племя понятия не имело о множестве технических инноваций, появившихся на Западе за последние 2 тысяч лет, таких, например, как огнестрельное оружие и сталь.
Почему мне вздумалось защищать бедных неандертальцев? Мой ответ заключается в том, что сам факт нападок на неумелых и «тупых» неандертальцев, которые хотя и похожи на нас, но все-таки не вполне люди, является весьма симптоматичным для свойственной всем человеческим сообществам потребности изгонять и демонизировать другие группы (см. также главу 5). Я утверждаю, что никем не доказанная «тупость» неандертальцев служит примером точно такого же, бытующего в нашей культуре предубеждения, которое, опираясь на превратно истолкованную географическую логику, обрекает наших анатомически современных африканских предков на роль «недочеловеков». Вполне реальная проблема, обусловленная типичным европоцентрическим мышлением, заключается в том, что современные обитатели Африки являются прямыми потомками тех самых людей, живших в эпоху, предшествующую Верхнему палеолиту, и имеют в своих клетках куда больше общих генов с ними, чем с любой другой расой в мире. Поэтому, унижая их предков, мы унижаем и их самих.
Клайв Гэмбл — общепризнанный во всем мире специалист по воссозданию основных особенностей поведения людей эпохи палеолита. В своей, пользующейся большим успехом книге «Бредущие сквозь время» он приводит сводный анализ общепринятых взглядов и утверждает, что рубежным, переходным периодом между древними и людьми современного типа следует считать период между 40 и 60 тысячами лет тому назад. Он определяет завершающий этап этого периода, около 40 тысяч лет назад, как время, с которого началось резкое ускорение эволюции. В Европе появились первые произведения искусства, орудия из кости, украшения, погребения, ямы-кладовые для хранения провизии, каменоломни, начал налаживаться обмен товарами, и люди стали создавать постоянные поселения в неблагоприятных климатических зонах. Он развивает свою аргументацию о рубежном периоде, заявляя: «Нет сомнения, что после 35 000 г. [до н.э.] технология производства орудий типа Верхнего палеолита начала быстро распространяться не только в Европе, но и в большей части регионов Старого Света. Исключением из этого правила явилась Австралия...»[130]. Однако подобная «исключительность» Австралии явно не относится к наскальным рисункам, поскольку спустя шесть страниц Гэмбл упоминает о «наскальных рельефах из Каролты в Южной Австралии, которые сегодня можно уверенно датировать 32 тысячами лет тому назад». Такая датировка позволяет считать их почти столь же древними, как и наскальные рисунки в пещере Шове, а это, в свою очередь, дает основание — хотя бы частично — отнести Австралию к регионам, где имело место ускоренное развитие.
Другие ученые, и в их числе — чикагский палеонтолог Ричард Клейн, придают этому культурному прорыву еще более важное значение и рассматривают его в качестве свидетельства биологической эпифании человека. В своем известном труде «Развитие человека», написанном в 1989 г., он утверждает:
«Нетрудно доказать, что Верхний палеолит явился своего рода сигналом для наиболее фундаментальных изменений в поведении человека из всех, свидетельства которых удалось обнаружить археологам... Близкая корреляция между артефактами Верхнего палеолита и человеческими останками той эпохи показывает, что именно появление современного в физическом отношении типа человека сделало возможным наступление эпохи Верхнего палеолита (и всего последующего развития культуры). Возникает вопрос: существовала ли сколько-нибудь заметная связь между эволюцией современного человека и развитием новых поведенческих навыков, знаменовавшая наступление Верхнего палеолита?»
Затем, привлекая внимание к орудиям людей современного типа той эпохи, характерным для Среднего палеолита, он приходит к выводу:
«Таким образом, анатомические и поведенческие признаки современного типа, по всей видимости, появились в Европе одновременно, тогда как на Ближнем Востоке и в Африке анатомическая «современность» далеко опережала развитие поведенческих особенностей современного типа, по крайней мере — насколько позволяют судить археологические свидетельства. Объяснить подобное наблюдение довольно трудно. Возможно... самые ранние анатомически современные люди в Африке и на Ближнем Востоке не были настолько «современными», как о том свидетельствуют их скелеты. Вполне вероятно, что с точки зрения высшей нервной деятельности они не обладали потенциалом современных людей для создания развитой культуры. Подобные способности могли появиться у них где-то около 40—50 тысяч лет назад, когда, как предполагается, началось быстрое расселение людей современного типа по всему миру»[131].
В подобных биологических построениях мы имеем дело с обычной моделью исхода из Африки, согласно которой хронологический и генетический рубеж человека современного типа (в плане поведенческих навыков и высшей нервной деятельности) имел место не ранее 50 тысяч лет тому назад; причем произошел такой перелом в Западной Евразии после исхода из Африки. Эта модель возникла в 1989 г., в то время, когда считалось, что Австралия была заселена всего 40 тысяч лет тому назад. Другими словами, Клейн выступил в поддержку гипотезы о том, что Австралия, а следовательно, и Азия, были
