крупной африканской дичи найдены остатки раковин морских моллюсков и орудия Среднего Каменного века. Мак-Брирти и Брукс утверждают, что переход от спорадического собирательства к настоящему рыболовству произошел в Африке примерно 110 тысяч тому назад[150].
Мне посчастливилось оказаться в числе тех, кому первооткрыватель этих артефактов, эритрейский геолог Сейфе Берхе, фактически сам показал знаменитый риф Абдур. Отправившись в путь вниз по довольно крутому откосу, мы покинули прохладное орошаемое плато, окружающее столицу Эритреи, Асмару, и вскоре достигли жаркого берега Красного моря, оказавшись в пострадавшем от войны[151] порту Массава, процветавшем в эпоху арабского владычества. Сделав краткую остановку, чтобы запастись водой и мороженым, мы направились на юг и около трех часов ехали по не слишком ровной, пыльной и продутой всеми ветрами дороге, тянущейся вдоль побережья. Участки причудливого вулканического рельефа и мощные горные складки чередовались с засушливыми аллювиальными равнинами. Здесь нам пришлось ненадолго задержаться и поменять колесо: мы напоролись на острый вулканический камень.
Был конец сухого сезона, и скудные кустарники, по большей части — акации, едва-едва зеленели. Несколько газелей, шакал, мелькнувший вдалеке заяц, дрофа да орел — таковы были скудные остатки того обилия живности, которое мне доводилось видеть в этих местах перед недавней войной. Зато теперь всюду виднелись стада верблюдов и коз, коров и курдючных пустынных овец. Кроме редких пастухов- кочевников, единственными коренными обитателями этой части побережья, простирающейся до Джибути, были афары[152]. Афары, издревле селившиеся в легких хижинах из ветвей кустарников, полностью зависели от своих стад и каждый день добывали воду для своих внушительных стад из колодцев, выкопанных в пересохших речных руслах. Мы остановились на привал на краю одного из таких высохших рукавов в дельте на ровной, как стол, песчаной поверхности пустыни, возвышающейся на добрые 10 м над берегом моря.
Вскоре я с удивлением заметил, что мы расположились на том самом знаменитом рифе, где найдены слои, возраст которых — более 125 тысяч лет. Когда, примерно 120 тысяч лет назад, климат в этих местах начал быстро ухудшаться, уровень моря резко понизился, и риф, покрытый всевозможными кораллами и раковинами, живописно поблескивающими на солнце, оказался над водой, прямо у нас под ногами. Устойчивый тектонический подъем продолжался, в результате чего вся обширная полоса рифов поднялась еще на 5 м, образовав утес, протянувшийся на 10 с лишним километров вдоль побережья. Этот дополнительный выступ и защитил риф от волновой эрозии, имевшей место при следующем подъеме уровня океана, который наступил примерно 5500 лет тому назад.
На следующий день после приезда мы спустились по склону утеса в сухую долину, образованную высохшим руслом, и встретили нескольких афаров, поивших свои стада. Чтобы защитить колодец от загрязнения, они доставали воду из него кожаными ведрами и выливали в большой, напоминающий мутный прудик резервуар, устроенный прямо в песке. И пока коровы, козы и овцы теснились у края, с нетерпением ожидая своей очереди напиться из этого импровизированного «корыта», пастухи распевали песню, восхваляющую воду.
Сразу же после этой идиллической сцены Сейфе Берхе показал мне раковины, возраст которых — более 125 тысяч лет. Остатки устричной трапезы выглядели так, словно они были оставлены не далее как вчера. Нам сразу же бросился в глаза обсидиановый нож, торчащий посреди окаменелых остатков раковин и как бы вмурованный в их массу. Его форма не оставляла никаких сомнений в том, что он был обработан, но в эти места его, видимо, принесли древние мастера, ибо ближайшее месторождение обсидиана находится в 20 км отсюда. Груды раковин, кости животных, нож и прочие артефакты из обсидиана дополняли общую картину трапезы, съеденной древними людьми, которые жили на рифе много тысячелетий назад.
Куски коралловых блоков крошились у нас из-под ног, но иначе нам было невозможно вскарабкаться к диковинкам и рассмотреть их вблизи. Среди коралловых обломков на песке вокруг этих огромных блоков тут и там виднелись многочисленные обсидиановые лезвия-сколы длиной 10—40 мм, причем некоторые из них по-прежнему оставались острыми как бритва. При необходимости я вполне мог бы ими побриться. Я вспомнил, что в статье в «Nature», в которой рассказывалось об этой ценнейшей археологической находке, упоминались обсидиановые ножи, обнаруженные на рифе, но это были настоящие микролиты. Главная загадка этой находки заключалась в том, что 125 тысяч лет — это слишком большая древность для микролитов, разумеется, если они не были занесены сюда в гораздо более поздние времена. Тот факт, что они были рассыпаны тут и там, а не торчали из груды окаменевших раковин, делал последнюю гипотезу вполне вероятной. Как показывают данные археологических раскопок, микролиты начали появляться в культурных слоях в Африке лишь около 80 тысяч лет тому назад. Микролиты, поблескивавшие перед нами, были рассеяны в слоях песка, покрывавших утес, и вполне вероятно, что они действительно попали сюда много позже. Интересно, что наиболее ранние микролиты за пределами Африки были найдены как раз к западу от Красного моря, в Шри-Ланке[153].
Наконец, среди особенностей поведения, присущих человеку современного типа, мы видим обмен товарами из весьма удаленных мест, то есть, другими словами, зачаточные формы торговли или доставки важнейших товаров, например обсидиановых блоков и орудий из него, на 300 км и больше. В данном случае мы вновь видим, что и этот вид человеческой деятельности впервые появился в той же Африке по меньшей мере 140 тысяч лет тому назад[154].
Сложная и многогранная картина занятий первых «анатомически современных» жителей Африки, нарисованная Мак-Брирти и Бруксом, показывает, что на момент их появления, около 140 тысяч лет тому назад, практически половина из четырнадцати важнейших критериев — ключей к оценке разумных навыков, которые в ходе дальнейшего развития позволили нам совершить полет на Луну, уже существовала в Африке. Три из них (использование пигментов, камни для растирания и обоюдоострые ножи) были изобретены еще представителями предшествующих видов человека более 140 тысяч лет тому назад. Примерно 100 тысяч лет назад, вскоре после первого исхода на Левант, возникли три четверти этих навыков, а остальные три появились задолго до того, как нога человека современного типа впервые ступила на земли Европы. С точки зрения постепенного накапливания позитивных изменений в культуре на протяжении последних 300 тысяч лет гипотезу о некоей внезапной «культурно-технической революции в Европе», имевшей место всего 40 тысяч лет назад, лопается как мыльный пузырь. И вместо привычных определений статуса человека[155] как «способности к адаптации и изобретательности, сопровождаемых физической эволюцией», мы видим, как эти качества действуют с самого начала истории нашего рода Homo — охотников, изобретателей и создателей всевозможных орудий, — насчитывающей более 2 млн. лет.
Несмотря на окончательное ниспровержение его мнимой «особой роли» в эволюции, Верхний палеолит в Европе остается поистине уникальным свидетельством наиболее блистательной эпохи локального самосознания и самовозвеличивания. Но что, собственно, он может поведать нам о нас самих? Да, есть некоторые факты и совпадения, вплоть до распределения дат возникновения наиболее ранних культур эпохи Верхнего палеолита, которые действительно связаны с вторжением в Европу первых людей современного типа (ауриньякская культура и ее преемница, граветтийская культура), и притом таких вторжений было не одно, а два. В следующей главе мы поговорим о том, откуда и почему явились эти пришельцы и как генетический след подтверждает эту точку зрения.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДВА ТИПА ЕВРОПЕЙЦЕВ
