Дыхание розы

рукав и взволнованно прошептала:

— Вы расскажете нашей матушке, что я была здесь?

Аннелета резко высвободила руку, сделала шаг назад и сухо ответила:

— Разумеется.

Вдруг занервничав, она принялась безжалостно отчитывать Иоланду:

— Разве вы забыли, сестра моя, что среди нас прячется чудовище? Разве вы еще не поняли, что эта отравительница, вероятно, украла яд из моего шкафа, тот самый яд, который вызвал ужасную кончину нашей келарши? Одним словом, неужели вы глупы как курица?

— Но… но…

— Что «но, но»? Немедленно возвращайтесь, сестра моя. Наша матушка будет поставлена в известность о вашем поведении.

Аннелета смотрела, как исчезал в темноте силуэт молодой женщины, заливавшейся слезами. Зачем же приходила сюда эта глупышка? Иоланда так неумело лгала, что Аннелета сомневалась, что та была отравительницей. Хотя… А если эта неумелая ложь была всего лишь очередным притворством?

Аннелета вошла в гербарий и приступила к главному этапу борьбы. Она убрала в шкаф мешочки, надписи на которых теперь не соответствовали их содержимому, и, скривив рот от отвращения, взяла маленькую, запечатанную восковой пробкой склянку, которую раньше отложила в сторону. Затем она разбила яйца, вылив белок в терракотовую миску, и добавила в эту склизкую массу несколько капель миндального молочка, которое привезла из Остии, чтобы смазывать им зимой обмороженные пальцы и губы. Она энергично взбила эту массу и, вздохнув, решилась наконец откупорить пузырек, задержав на несколько мгновений дыхание. Сразу же ей в нос ударил зловонный запах, запах гнилых зубов или стоячего болота. Запах эссенции ruta graveolens, руты душистой, или благодатной травы. Аннелета сомневалась, что это последнее название было связано с поверьем, будто растение помогало при укусах змей или бешеных собак[49], и находила этому более простое объяснение. Руту душистую использовали как абортивное средство в жалких лачугах, где появление еще одного лишнего рта считалось катастрофой, несмотря на гневное осуждение подобных действий Церковью. Большие дозы или неправильное употребление могли привести к смерти. Она быстро вылила содержимое пузырька в белки и вновь начала энергично взбивать их, едва сдерживая приступы тошноты. Наконец она вылила смесь на пол, прямо перед аптекарским шкафом. Масло не позволит смеси слишком быстро высохнуть и будет лучше удерживать ее на деревянных или кожаных подошвах.

Затем Аннелета взяла большую корзину, в которую она сложила самые опасные препараты, и вышла, не потрудившись запереть за собой дверь на замок.

Ее ждала мать аббатиса. Аннелета шла в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Путь ей освещал небольшой светильник. По правде говоря, она не испытывала особого страха. Убийца вряд ли обладала достаточной физической силой, чтобы открыто напасть, тем более на противницу такого высокого роста и столь крупного телосложения.

Дом инквизиции, Алансон, Перш, ноябрь 1304 года

Часом раньше приехала Матильда де Суарси в сопровождении барона де Ларне. Никола Флорену показалось, что барон был чем-то раздосадован. На физиономии барона отчетливо читались следы пьянства, что очень обрадовало инквизитора. Свидетельства человеческого распутства всегда поднимали ему настроение. Роскошное меховое манто, которое больше подошло бы замужней женщине, чем девочке, доказывало, что барон относился к своей юной племяннице с подчеркнутой предупредительностью. Аньян провел их в маленькую комнату, где царил ледяной холод. Эдом де Ларне все сильнее овладевала тревога. Впрочем, он изображал безмятежное спокойствие, чтобы не напугать племянницу. Во время долгого путешествия в Алансон он был весьма любезен с Матильдой, хвалил ее фигуру, наряд, голос. Он заставил девочку повторить ее показания, стараясь предостеречь от возможных ловушек. Наконец он напомнил Матильде, что, если она отречется от своих слов, инквизиторский суд может обвинить ее в лжесвидетельстве, а подобное клятвопреступление чревато для них обоих серьезными последствиями.

В дверях появился молодой секретарь с отталкивающей внешностью, тот самый, который провел их в эту комнату ожидания. Эд встал, сделав вид, что намерен сопровождать свою племянницу, хотя знал, что инквизитор вызвал ее одну. Аньян покраснел и пробормотал:

— Мессир, прошу вас, сидите. Перед судом попросили выступить только мадемуазель де Суарси.

Эд грузно рухнул на стул, выразив свое недовольство восклицанием «ей-богу»[50], прозвучавшим не так громко, как ему хотелось бы.

Эдом вновь охватило беспокойство, которое он тщательно сдерживал во время путешествия. Вдруг Матильда струсит, представ перед инквизитором? Вдруг он, прибегнув к словесным уловкам, тонкостям доктрины, невольно заставит ее оплошать? Нет же, после вынесения приговора Аньес Флорену щедро заплатят. Инквизитор был заинтересован в том, чтобы принимать заявления девочки как освященный хлеб. Но кем были другие судьи? Заплатил ли им Никола Флорен из собственного кармана, чтобы гарантировать их попустительство? Ведь у Матильды, несмотря на все ее очарование, были куриные мозги.

Эд напрасно беспокоился. Матильда была преисполнена решимости не допустить ошибку, которая могла бы заставить ее вернуться в Суарси и свинарники мануария.

До чего же она была соблазнительной, эта прелестная барышня, сделавшая вид, будто испугалась при виде судей! Она, одетая в красивое платье из пурпурного шелка, которое дополняла ярко-лазоревая тонкая накидка, держалась как молодая дама. Она стояла перед ними, напустив на себя притворную скромность, скрестив свои маленькие ручки на животе, слегка опустив голову. Флорен молча похвалил вкус Эда де Ларне, спрашивая себя, уложил ли уже барон свою племянницу в постель. Инквизитор подошел к девочке и заговорил слащавым тоном:

— Мадемуазель… Сначала позвольте мне похвались вас за смелость и силу вашей веры. Мы понимаем, как вам тяжело. Исполнить свой долг, обвинив мать, — это доставляет ни с чем не сравнимые страдания, не правда ли?

— Намного меньшие, что страдания, которые испытываешь при виде ее заблуждений.

— Как это верно, — горестным тоном согласился Флорен. — Теперь я должен попросить вас назвать свою фамилию, имя, занимаемое положение и место жительства.

— Матильда Клеманс Мари де Суарси, дочь покойного Гуго де Суарси и Аньес Филиппины Клэр де Ларне, дамы де Суарси. Мой дядюшка и опекун, барон Эд де Ларне, любезно приютил меня в своем замке после ареста моей матери.

Нотариус встал и произнес, словно заученный урок:

— In nomine domine, amen. В 1304 году, 11 числа ноября месяца, в присутствии нижеподписавшегося Готье Рише, нотариуса Алансона, одного из его секретарей и свидетелей по имени брат Жан и брат Ансельм, доминиканцев из Алансонского диоцеза, урожденных соответственно Риу и Юрепаль, Матильда Клеманс Мари де Суарси лично предстала перед досточтимым братом Никола Флореном, доктором теологии, господином инквизитором территории Алансона.

Иквизитор поблагодарил нотариуса легкой улыбкой и подождал, пока тот вновь устроится на скамье. Потом он бросил беглый взгляд на доминиканцев. Брат Ансельм пристально смотрел на девочку. Что касается брата Жана, то он, казалось, погрузился в созерцание своих ногтей, положив руки на стол. Никола подавил охватывавшую его радость: никто не догадывался о маленькой трагедии, которую он готовился чуть позднее разыграть перед ними.

Никола Флорен взял со стола большую черную книгу, подошел к Матильде так близко, что едва не касался ее тела, и сказал:

— Клянетесь ли вы на Евангелиях, что все ваши слова истинны, что вы не станете утаивать от суда никаких подробностей, что вы свидетельствуете без ненависти, без принуждения, без вознаграждения? Подумайте, мадемуазель. Речь идет о клятве, которой навсегда будет скреплена ваша душа.