— Так Ключ был у нее! — ахнул Фаргит. — Но она погибла в трясине… Где же теперь искать Ключ?
— Она не погибла, Фаргит.
Демон вскочил так резко, что тяжелое кресло упало на спинку.
Что? Этого не может быть! Повтори, что ты сказал!
— Женщина жива, — повторил ниф Абвир. — Она в Лушмедлане. С ней оборотень и еще двое пришельцев из Бекелфела. Они идут в Венсид, наверное, хотят перейти через Грань. Морэф собиралась сегодня послать огненных мух, чтобы уничтожить их. Если Ключ погибнет в огне, она сможет немедленно создать новый. Меня королева послала убедиться, что все пройдет хорошо. Ниф Зайт со своими рыцарями тоже преследует оборотня и чужаков. Если кто-то уцелеет, он сумеет изловить беглеца и доставить к госпоже…
Фаргит больше не слушал.
— Она жива… И Ключ у нее. Это судьба! Что ж, Вилибус, ты заслужил жизнь. Комз! Пусть его запрут хорошенько! — герцог повернулся к вошедшему вассалу, — он еще может нам пригодиться. А потом собирай людей. Пошли гонца к Ольвиту — ему следует обезопасить нас от действий Морэф. Пусть все дружественные нам герцогства готовятся к войне. А мне придется тряхнуть стариной. Если Ключ сгорит, и Морэф создаст новый, нам уже ничто не поможет. Но я достану Ключ и вовремя окажусь на Грани. А там — увидим, за кем сила в объединенных мирах!
Утро было безветренным и солнечным, на лужах похрустывал ледок после ночного морозца. Повозка миновала мост через реку и запрыгала по ухабам. Впереди дымили трубы Перещепина. Несмотря на воскресный день, в полях кипела работа. Сначала Катя удивилась количеству пахарей, а потом поняла, что каждый из них обрабатывает свой крошечный участок земли.
Додина, сидевшая на козлах рядом с Мэхо и щелкавшая семечки, словно прочла Катины мысли.
— Все в поле — наверное, на неделе только господские земли успели обработать. Кто же нас смотреть-то придет?
И она с сомнением покачала головой, сплевывая шелуху под колеса.
Но опасения оказались напрасны. Как только нарядно украшенная повозка въехала в Перещепино, так ребятня, став добровольными глашатаями, разнесла новость по всему селу.
— Цирк! Цирк приехал!
Повозка ненадолго остановилась у дома старосты, где Мэхо получил разрешение выступить за определенную долю от полученных барышей; а потом в окружении ликующей детворы выехала на сельскую площадь.
Приготовления длились до самого полудня. Мэхо очертил, на земле круг для арены, воткнул колышки, натянул на них веревку с разноцветными флажками. Посередине он взгромоздил нечто вроде высокой стремянки с деревянной тарелкой вместо последней ступеньки. Грэм рылась в сундуке, во все стороны разбрасывая тряпье.
— Эйфи, вон там, на полке, гребень, возьми и причеши Фоза, — распоряжалась она. — Катя, примерь-ка вот это. Мне кажется, оно подойдет.
Кате выбирали «концертное платье». Грэм сразу сказала, что о выступлении в мужской одежде не может быть и речи — в лучшем случае закидают тухлыми картофелинами.
— А как же ты, в трико? — спросила Катя.
— На меня они, как на женщину, не смотрят. Им не до этого. Сама увидишь, — загадочно усмехнулась Грэм.
И когда представление началось, Катя поняла, о чем говорила акробатка. Ей самой было не по себе, когда она наблюдала за трюками Грэм…
После холодной ночи двигаться было трудно; даже у Яно затекло все тело. А тут еще не оправдались надежды на завтрак: напрасно Иван искал, у кого можно обменять ложечку на запас продовольствия. В селе друзьям не встретилось ни одного торговца. Зато площадь была полна народу.
— Смотрите-ка, бродячий цирк, — воскликнул Василий.
— Какой еще цирк? Надо ноги уносить, пока на нас внимания не обратили, — одернул его Иван. Но Василий уперся, как ребенок.
— Плюха, ну чего ты занудничаешь? Никто на нас не смотрит. Ты когда-нибудь бродячих артистов видел? И я — нет. Смотри, какой нарядный балаганчик. И народ смеется. Почувствуем себя хоть на часик простыми средневековыми ребятами.
Не оглядываясь на друзей, Василий ловко заработал локтями, чтобы протолкаться в первый ряд.
— Ну что за идиот! — выругался в сердцах Иван.
— Однако оставлять его одного не следует, — заметил Яно, решительно вклиниваясь в толпу.
Оборотень не ожидал, что столько ощущений навалятся на него разом. Вокруг смеялись, толкались, прижимались потными боками. Лузгали семечки, хрустели репчатым луком, дышали вчерашним хмелем. Яно зажмурил глаза. Он забыл, что он человек. Он чувствовал себя диким зверем, по ошибке забредшим в деревню, а вокруг были люди, много людей… Оборотень чувствовал, как встает на загривке несуществующая шерсть. Ноги подрагивали — ему хотелось убежать, поджав хвост. Они люди, а он — нет. Стоит ли он на двух ногах, бегает ли на четырех — он все равно не человек. Вот и веселый маленький пудель, собирающий с публики монетки в потертый картуз, сторонится его — неужели чувствует зверя? Яно уже хотел схватить Василия за рукав и вытащить его из толпы, но действие на арене вдруг привлекло его внимание, а потом и полностью завладело сбивчивыми мыслями Яно.
А посмотреть было на что. На арену выбежала тоненькая девушка в зеленом трико; золотисто-рыжие волосы перехвачены широкой черной повязкой. Гибко поклонившись публике, она вскарабкалась по лестнице на самый верх деревянной шаткой лесенки, припертой к шесту, встала на руки, сделала колесо. Потом чернобородый шпагоглотатель лестницу убрал. Публика ахнула от восторга — единственной опорой акробатки стала деревянная тарелка, на которой с трудом умещались ее маленькие ножки. Шпагоглотатель кинул ей несколько блестящих обручей, и девушка завертела их вокруг талии, теряясь в сливающихся очертаниях. Обручи ходили по ее телу, как живые — от коленей вверх до самых кончиков рук, по вытянутой ноге от носка до бедра. Наконец чернобородый снова приставил лестницу, и циркачка спустилась вниз. Однако представление еще не закончилось…
Шпагоглотатель покрутил какое-то колесико, и шест начал расти. Теперь он стал выше вдвое — примерно, в три человеческих роста. Снова приставили лестницу. Прежде чем подниматься, девушка сняла повязку и подала ее чернобородому. Тот плотно завязал акробатке глаза и повертел ее перед публикой, чтобы все убедились, что подглядывать девушка не сможет. Циркачка ощупью полезла наверх. Когда лестница кончилась, она обхватила шест руками и ногами и стала карабкаться дальше, словно по стволу дерева. Толпа, затаив дыхание, следила за ней.
И вот акробатка оказалась на вершине. Бесстрашно стоя на крошечной тарелке, она раскинула руки. Ветер разметал золотые кольца волос, превращая человеческое существо в горящий факел. Яно заметил, как напряглось лицо чернобородого. Но он не мог видеть выражение лица Ивана, окаменевшего за спиной оборотня. «Паломник» не сводил глаз с акробатки, еле слышно шепча: «Этого не может быть!»
Девушка вдруг присела, а потом распрямилась, словно пружина, и сильным толчком взмыла вверх. Казалось, человек не может так долго находиться в полете. А акробатка несколько раз перевернулась в воздухе. Зрители восторженно взревели и тут же раздались испуганные крики — было очевидно, что ветер сносит акробатку в сторону от шеста. Однако девушка ловко приземлилась точно на тарелку и приняла ту же позу, что и перед полетом. Мгновение, другое — и вот она выпрямилась, сорвала повязку и замахала ей. Зрители взревели; они яростно хлопали, набивая мозоли на ладонях. В картузе у пуделя весело звенели монеты.
— Пора идти, — Яно тронул за плечо бурно аплодирующего Василия.
— Сейчас, сейчас, — тот нетерпеливо дернулся. — Браво! Браво!
Яно обернулся к Ивану, но на лице будущего монаха застыло странное выражение: казалось, ему явился призрак очень дорогого ему человека. Ничего не замечая вокруг, он не отрывал глаз от девушки, на которую чернобородый заботливо накинул теплое пончо. А потом Яно и сам потерял дар речи, потому что
