Это был дом на Большой Житомирской, десять лет стоявший на реконструкции, с изумительным видом на Киевицу из окон, выходящих во двор. Дом был облюбован богемой и бомжами, там встречались «лица сомнительного происхождения» и трезвости. Там любила гулять моя дочь, ездила туда с ребенком. Место это у нее назвалось когда-то «БЖ», потом, для ребенка, «прикольная горка».
Вторым был большой квартал у Бессарабки, бывшая гостиница «Метрополь», вокруг которой лет пятнадцать велась тайная война за обладание, в которой, кажется были и жертвы.
Удивительная, странная штука эта наследственность. Когда мне было столько же лет, как потом дочери, – лет двадцать, – меня преследовало ощущение ценности и неповторимости каждого мига, и я тоже писал импрессионистические воспоминания, в которых записывал, в общем-то малозначительные события и впечатления, от полноты жизнеощущений казавшиеся страшно важными. Так же, как и она четверть века спустя, я придавал огромное значение неповторимости момента. Так же размышлял о будущей смерти. Все повторялось и повторялось.
Затем я женился, закончил институт, отслужил в армии, бросил писать стихи и дневники – у меня была работа, в которой я постоянно искал и находил что-то новое, получая почти сексуальное удовлетворение от красивых схемных решений…
Мне некогда было «самокопаться». Нужно было содержать семью и расти.
Но читал я по-прежнему очень много. Как и дочь. Книга за ночь была нормой.
Это сейчас я могу неделю мусолить книжку, избегая сложной и серьезной литературы. Стихи в толстых журналах просматриваю бегло, «на лету» – так принято формулировать способ копирования или преобразования цифровых документов – отмечая их достоинства и недостатки. Начал писать снова, только в моменты, когда боль утраты преодолевает все остальные жизненные интересы. Это, сегодняшнее, я пишу только как бы в диалоге с несчастной, любимой, покинутой мною в беде дочерью, пишу только для самооправдания и покаяния.
Сегодня она не диктует мне свои легкие, ажурные статьи, которые меня приводили в полное изумление и растерянность прозрачностью и стройностью логики, того, что, казалось, было так несвойственно ей в жизни.
