ему гореть в аду вечным пламенем! Покарай его Господь! А Филиппушка-то как отличился. Каков молодец! Не зря, не зря она с ним всю жизнь прожила! Калека? Все бы были такими калеками! Царство Божие на земле тогда бы наступило! Но что диво-дивное, так это кот. Это понятно, что Филиппу примерещилось, что кот его позвал, однако уже не впервой он барышню-то выручает! Словно живет в нем не звериный, а человеческий дух, словно он все понимает! Вот странно! А она, бедняжечка, котика своего с рук не спускает, все ласкает, треплет, в кровать с собой берет. Ясное дело, все, что осталось от любви, от мечтаний!
Зебадию на сей раз не забыли в Грушевке, наоборот, корзинка стояла на коленях у самой хозяйки. И дома, в Эн-ске, он не слезал с ее колен. Где Софья, там и он. Точно собака, ходил за ней по пятам, терся об ноги, мурлыкал и ласкался. А она плакала и гладила его непрестанно. Целовала нежно и прижимала к груди. Горшечников поначалу не обратил на это внимания. Но вскорости вдруг понял, что этот пушистый зверь отнимает у него, Горшечникова, причитающиеся ему ласку и внимание. Жена не видит никого, кроме своего кота, на которого переносит любовь и тоску о нем, его ненавистном сопернике. И неожиданно для себя Горшечников вдруг взревновал к коту. Да с такой яростью, какой в себе совершенно не предполагал. Он с трудом удерживался, чтобы не пнуть его в присутствии хозяйки. И уж если они случайно встречались к темном коридоре, то не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии, испытывая при этом сладострастную мстительную радость. Зебадия платил ему той же монетой. При виде врага шерсть его вставала дыбом. Он изгибал спину, прижимал уши и шипел, норовя непременно задеть ненавистника лапой с загнутыми когтями, а при случае и прикусить своими острыми, как иглы, зубами. Скоро Горшечников обзавелся глубокими царапинами на руках и даже ногах, так как кот иногда бросался на него прямо с пола и повисал на коленях, точно на дереве, впившись в кожу и продрав насквозь штаны. Горшечников кричал на кота, гнал его, Софья же оставалась безучастной в этой борьбе, изначально принимая сторону любимца.
Нет, так дело не пойдет, думал про себя Горшечников. Или я, или кот. Но помилуйте, это даже смешно! Мне, образованному человеку, тягаться с какой-то дикой избалованной животиной, безмозглой и бессловесной тварью! Неужто из-за него, паршивца, я лишусь жены? Не бывать этому, не бывать!
Вот так, вместо того чтобы бороться с подлинным соперником, Горшечников предпочел сражаться с его памятью в образе Зебадии. Ведь надо же было с кем-то побороться в подобной ситуации, чтобы совсем не выглядеть слабаком хоть в собственных глазах! Мерзкое животное – самый достойный объект для того, чтобы выместить все обиды и унижения, которые он пережил по воле его хозяйки. Она заставила Горшечникова отчаянно страдать, так пусть же теперь ей будет обидно! Правда, она и так сама не своя, все слезы точит и глядит уныло. Ничего, страданиями душа очищается! Глядишь, не будет, как прежде, его язвить, колоть словом или взглядом, ослабеет, обмякнет, устанет от борьбы и переживаний и упадет в его руки. И уж тогда она навсегда, навсегда останется в его власти!
Такие планы лелеял Мелентий, но виду не подавал, сносил все выходки Зебадии. Между тем уже несколько раз он подходил к лавкам на базаре и выглядывал мальчишек, которые там бывали в услужении. Высматривал какого-нибудь победнее да погрязнее, да чтоб не местный, а из деревни на заработки. Наконец усмотрел одного, быстрого, со злым, голодным, но сметливым взглядом. То, что нужно!
– Поди-ка сюда, малец! – Горшечников поманил пальцем мальчика лет двенадцати-тринадцати.
Тот боязливо подошел, шмыгая носом и утираясь локтем: в драном тулупчике с торчащим мехом, шапка на одно ухо.
– Звали, барин?
– Денежку заработать хочешь?
– А кто ж не хочет? Смешной барин! – Пацаненок ощерился. Вместо переднего зуба у него красовалась дыра, видать выбили в драке.
– Иди со мной, да рот на замке держи, – и Горшечников зашагал к дому Софьи.
Там у забора он указал украдкой пальцем на своего врага, который, ничего не подозревая, мирно жмурился на крылечке.
– Мешок только покрепче найди, ну а дальше… сам знаешь, – и он сунул в грязную руку рубль.
– Это нам запросто! – хмыкнул парень. – не беспокойтесь, исчезнет, как и не было!
– Да только молчи, молчи! – зашипел Горшечников. – вот тебе еще полтина!
Через день Мелентий как ни в чем не бывало пришел к Софье и увидел то, чего тайно ожидал. По всему дому стояли крик и плач. Матрена и Филипп сбились с ног в поисках барского любимца. А тот исчез, как сквозь землю провалился. Софья почернела вся от горя потери и даже не могла говорить с Горшечниковым. Слезы бежали ручьем по ее лицу, она их и не вытирала. Мелентий озабоченно потыкался по углам, делая вид, что тоже ищет, покричал «кис-кис», да и откланялся, выразив всяческое сочувствие.
Домой он пришел в приподнятом настроении; правда, он остался без обеда – у Софьи его на сей раз не потчевали. Ну да ничего. Он прошелся по комнате, потер руки, и в этот миг постучали в дверь. Горшечников поспешно отворил. Посыльный принес известие от Сердюкова. Надобно срочно прибыть в Грушевку для дальнейшего выяснения обстоятельств по делу Синей бороды и выяснения личности загадочного Прудкина. Не то чтобы Горшечникову хотелось помогать поискам подлинной правды о сущности и истинном лице любовника своей жены, но полиции он боялся, отказать не смел. Придется ехать. Что ж поделаешь, кто тебя за язык тянул, непонятно. Как вышло, что разболтал о визитере? Следователь, шельма, словно клещами вытащил. Придется ехать. Но может, это и хорошо? Разоблачить преступников, геройски выглядеть в глазах Софьи! Да, придется ехать!
Глава тридцать шестая
Сердюков вошел в темный кабинет и некоторое время даже постоял в нерешительности – ничего не было видно. Сумрак царил вокруг, и вдруг в углу что-то зашуршало.
– Барин, дозвольте лампу принести, а то ведь хоть глаза коли! Неудобно же, гость! – просипел лакей.
– Неси, – раздалось из угла.
Голос звучал безучастно и равнодушно. Лакей поспешил принести лампу, и ее неровный свет выхватил из темноты силуэт хозяина дома. Землистого цвета лицо, многодневная щетина, черные круги вокруг глаз, нервные дрожащие руки.
Сердюков еще раз представился, не вполне уверенный, что лакей доложил правильно.
– Полиция? – переспросил Нелидов, как будто до этого он и вовсе не осознавал, что к нему явился посторонний человек. – Это славно, это просто замечательно! – И он рассмеялся диким неприятным
