письменным столом, когда перед тобой улики или зацепочка какая-нибудь. К тому же его бледная кожа совершенно не выносила крепкого мороза. Нос, и без того длинный, казалось, еще более удлинялся и становился похожим на сосульку. Поэтому, выходя на мороз, следователь чаще всего кутал лицо в шарф или утыкался в бобровый воротник шинели. А вот молодым людям прогулка явно на пользу. Уж Феликсу так точно. Он немного повеселел, оживился, и именно в этот момент Сердюков удивился, как он хорош, когда душевные муки не терзают и не искажают лица. Видимо, и Рандлевский думал то же самое, его глаза выражали нечто особенное, неуловимое. Разумеется, он переживал за товарища, ему было больно видеть, как тот страдает и от того дурнеет и старится. Есть довольно большая плеяда молодых людей, для которых внешность является настолько важным обстоятельством жизни, что, когда происходят неизбежные изменения, они переживают страшные мучения, не сравнимые даже с переживаниями женщин, теряющих с годами свою привлекательность.
Рандлевский легким движением смахнул с ворота Феликса снег. Тот ответил ему ласковой улыбкой. Но это был лишь миг, когда Феликс и Нелидов топтались в прихожей и сбивали с воротников и шапок снег. В следующее мгновение, когда унылый полицейский вышел их поприветствовать, Нелидов тотчас же притих и погрустнел. Сердюков кожей ощутил, что тут только и ждут его отъезда.
Во время обеда разговоры крутились вокруг судьбы театра «Белая ротонда» и неизбежно привели к обстоятельствам смерти Кобцевой.
– Так что же нам скажет доблестная полиция, которая уже почти полгода не может выйти на след убийцы? – поинтересовался Рандлевский и бросил на стол салфетку. – Неужели Толкушин и есть убийца? Неужели нет никаких следов?
– Есть, – спокойно и, казалось, совершенно равнодушно ответил Сердюков, продолжая поглощать рагу.
– Может, вы поделитесь с нами вашими соображениями, ведь мы не совсем посторонние люди в этом деле. – Рандлевский откинулся на спинку высокого николаевского стула и положил руку на подлокотники, обтянутые темной кожей.
– Извольте! – Сердюков расправился с последним куском на тарелке и положил вилку и нож. – Преступник, как бы он ни был аккуратен, все равно где-нибудь что-нибудь оставит, не учтет, не додумает. Он мыслит своими понятиями, полагая, что другие люди думают так же, имеют такой же ход мыслей. Но в том-то и штука, что другие люди мыслят по-иному, и часто то, что кажется совершенно очевидно одному, другому таковым не представляется. Это я к тому, что человек, совершающий преступление, иногда думает, что его окружают полные идиоты, и посему не утруждает себя мелочами. Например, дозвольте вашу папироску, Леонтий Михайлович.
Рандлевский без особого энтузиазма вытянул из кармана серебряный портсигар.
– Прошу вас, господин следователь.
Сердюков только глянул в раскрытый портсигар и тотчас же вынул из кармана маленький сверточек, раскрыл его. В нем оказался небольшой окурок.
– Прошу вас, господа, вот интересное совпадение. Точно такие же папиросы, как мы видим в этом портсигаре, курил человек, который находился на лестнице под квартирой Кобцевой. Полиция нашла несколько окурков с одинаковыми следами зубов.
– Это смешно, – Феликс покачал головой. – Подобные папиросы курит достаточное количество состоятельных людей в столице.
– Конечно, конечно. Но этот человек мог, стоя на лестнице, слышать ваш разговор с Кобцевой. Ведь вы еще некоторое время находились около открытой двери, как вы же сами и рассказывали. Дальше оставалось одно, похитить ключ. Это сделать нетрудно. Например, «милый друг, у меня душно нынче. Ты можешь снять сюртук». Или нечто в этом роде. Ну а дальше все просто. Букет, черный ход, нож в грудь.
При последних словах Нелидов вздрогнул и невольно метнул на Рандлевского испуганный взгляд. Тот резко повел плечами:
– Пока мы видим только фантазии, только домыслы господина полицейского.
Повисло молчание. Лакей принес десерт. Пока он обходил стол, Сердюков несколько раз тревожно взглянул в сторону окна, как будто ждал кого-то.
– Безусловно, фантазия – вещь эфемерная. Но иногда в нашем деле встречаются вполне материальные обстоятельства. Вот, к примеру, одно, из них.
И полицейский извлек из другого кармана перчатку, найденную на пруду. Нелидов и Рандлев-ский уставились на перчатку. Сердюков казался им дурным фокусником, который то и дело извлекает из своих магических ящиков несуразные предметы. То яйцо, то кролика, то полуодетую женщину.
– Как видите, господа, это перчатка, замшевая перчатка.
– Где вы ее подобрали? – стараясь скрыть нарастающее напряжение, спросил Рандлевский.
– Совершенно недалеко отсюда, в парке, у пруда, – Сердюков подвинул перчатку к центру стола. – Узнаете, Леонтий Михайлович? Она ваша, старый лакей, не приученный врать, узнал ее, он чистил ваши вещи, когда вы гостили в этом доме некоторое время назад. Вторую-то вы небось вы-бросили за ненадобностью?
– Положим, что и моя, хотя я не припомню. Что с того, я мог ее потерять во время прогулки.
– Не во время прогулки, а в то время, когда вы ночью кололи лед на пруду. Вы потеряли перчатку и отморозили руку оледеневшим ломом. Не кочерга, а лом, не ожог, а обморожение!
Нелидов ахнул.
– Ну уж это слишком! – вскричал Рандлев-ский. – Феликс, я надеюсь, что ты не позволишь этому господину оставаться в твоем доме и дальше продолжать свои гнусные инсинуации!
Но Нелидов не успел ответить, как снаружи раздались шум, топот ног и громкий разговор в прихожей. Вошел лакей и степенно объявил:
– Господин Горшечников Мелентий Мстиславович!
– Это еще что за шутки? – изумился Феликс. В его планы совершенно не входило принимать в своем
