Николай Орехов
Викторина
ОТ ВНЕЗАПНО ОБРУШИВШЕГОСЯ НА НЕГО СВОБОДНОГО времени Иван Сергеевич Мохов несколько растерялся. За два года работы в должности директора физико-математического лицея такого с ним еще ни разу не случалось. Обычно этого самого времени всегда не хватало и приходилось почти каждый день отдавать работе по десять-двенадцать часов. И вдруг — ничего нет: ни срочных дел, ни текучки, и даже звонить некому и незачем. Иван Сергеевич вышел из-за стола, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Должно же что-то быть, подумал он, растерянно глядя в окно, не домой же идти в самом-то деле. Нет, домой — это уж слишком, надо пройтись по лицею, произвести, так сказать, внеплановый обход, и вопросы и проблемы сами собой появятся. Рассуждая таким образом, Иван Сергеевич взглянул еще раз в ежедневник, убедился, что невыполненных дел из запланированных на сегодня не осталось, выдвинул верхний ящик стола, собираясь бросить в него растрепанную книжицу, и замер. В ящике лежала невзрачная серая папка-скоросшиватель с надписью «Начало странствий». Неделю назад в лицей был принят учитель астрономии. При первом знакомстве с ним, которое произошло, как и полагается, здесь, в кабинете директора и, как обычно, при ужасном цейтноте Мохова, опаздывавшего на совещание в городскую администрацию, разговора из-за спешки не получилось. Однако на следующий день Николай Степанович, так звали нового учителя астрономии, войдя в кабинет и пожав директору руку, без обиняков перешел к делу.
— Ученики не любят астрономию, — сказал он с едва уловимой грустью, приглаживая у виска рукой не то чтобы седые, а скорее, прозрачные, слегка волнистые волосы.
— Ну, это уже ваша задача, — развел руками Иван Сергеевич, — на то вы и учитель, чтобы привить им любовь или хотя бы интерес к знаниям. И почему такой категоричный вывод после всего лишь одного дня работы?
— Возможно, вывод и поспешный, но мне не нравится учебная программа, все это скучно и неинтересно.
— Вот как, — Иван Сергеевич опешил, таких заявлений от учителей он еще не слышал. — И что же вы предлагаете?
— Для начала — провести викторину.
— Очень интересно, но какую? В рамках программы?
— Не совсем. Вот по этому рассказу, — и Николай Степанович положил на стол папку- скоросшиватель.
— Что здесь?
— Научно-фантастический рассказ. Я предлагаю раздать ученикам его, а заодно и вопросы викторины.
— Ничего не понимаю, — мотнул головой Иван Сергеевич. — Вы викторину когда собираетесь проводить?
— В конце четверти.
— Для чего же раздавать рассказ сейчас? И потом, программу мы все равно должны выполнить.
— Чтение рассказа и вопросы к нему пробудят у учеников интерес к предмету, и программу они осилят автоматически, но воспринимать будут уже совсем по-другому, осознавая и понимая, а не заучивая.
— Так, я все понял. По крайней мере, это не повредит, — Иван Сергеевич мельком взглянул на часы: разговор приходилось заканчивать. — Что в данном случае от меня требуется? Вы с завучем этот вопрос обсуждали?
— Пока нет, я хотел, чтобы сначала этот рассказ прочли вы…
— Хорошо, — Мохов вышел из-за стола. — Извините, но время поджимает, мне необходимо быть в комитете по образованию. Оставляйте рассказ, я его прочту завтра, и мы все тогда поподробнее обсудим…
Рассказ он до сих пор, конечно, не прочел, потому что и вовсе забыл про него. Ну вот, подумал Иван Сергеевич, а ты обрадовался, что делать нечего, — даже неудобно как-то получается перед коллегой, нужно срочно исправляться. Кроме того, фантастику он любил, а в молодости прямо-таки увлекался ею. Да и сейчас Иван Сергеевич частенько брал по вечерам из собранной им библиотеки книгу и до утра уходил в мир драконов, рыцарей и эльфов. Иван Сергеевич положил папку перед собой и, глубоко вздохнув, открыл…
…Вот уже, наверное, больше часа Шихов — командир небольшого челнока, предназначенного для исследований глубокого космоса, — сидел спиной к пульту управления и задумчиво смотрел на овальную матовую дверь, ведущую в научный отсек. Да, челнок новый, а проблемы старые. Редкий полет за двадцать шесть лет работы обходился без того, чтобы кто-нибудь из его «пассажиров» не впадал в депрессию. Все- таки столь длительная ограниченность круга общения и пространства сказывались на психике людей, и никакие специальные тренировки и курсы психологической подготовки не гарантировали ее стабильности во время полетов. Человек — не машина. Но все это дело житейское. Шихов, будучи, как и полагается командирам челноков подобного типа, одновременно не только пилотом, бортинженером, штурманом, но еще и бортовым врачом, без особых трудностей справлялся с такими проблемами. Однако в этот раз его смущало одно обстоятельство — он не мог определить причину депрессии.
В научном отсеке работают двое ученых-астрофизиков. Один из них — Сватов — энергичный, самоуверенный, обожает дочек-близняшек, фотография которых находится на его рабочем столе, а в науке — фанатик черных дыр, знает про них абсолютно все. Наверное, поэтому, несмотря на молодость (двадцать восемь лет), именно он назначен руководителем научной программы полета — исследования черной дыры, открытой совсем недавно в непосредственной близости от Солнечной системы. Второй — Покарин — спокойный, уравновешенный, умудренный жизненным опытом — шестьдесят два года все-таки. В научных кругах — общепризнанный авторитет во всем, что касается космоса. Про себя Шихов называл его настоящим астрофизиком, считая, что Сватову до того, чтобы так называться, еще нужно дорасти. Но именно с ним, с настоящим астрофизиком, и возникла проблема.
Несколько дней Покарин практически ничего не ел и спал не более трех-четырех часов в сутки. Все было нормально до тех пор, пока он не зарегистрировал вспышку сверхновой звезды. В первый момент радости ученого не было предела. Покарин весь сиял от возбуждения, казалось, глубокая извилистая морщина, пересекающая его широкий, обрамленный пышной седой шевелюрой лоб, вот-вот расправится. Еще бы — вспышка редчайшей сверхновой первого типа! Но вскоре Покарин сник. На его лбу наметились новые морщины, пока еще неглубокие, но отчетливо прорисовавшиеся, на вопросы он стал отвечать невпопад и нехотя. Во взгляде, еще вчера излучавшем жизнерадостность, угадывались не просто тоска или печаль, а скорее что-то вроде жалости. Причем не к себе, а к ним — к командиру и Сватову. Возможно, причина депрессии была в том, что Сватов никак не разделял радости открытия Покарина. Мало того, он отнесся к этому просто пренебрежительно, заявив, что сейчас важнее всего черная дыра и необходимо исследовать именно ее. Сватова понять, конечно, можно. Вспышка сверхновой — явление, безусловно, уникальное, однако может спутать план работы. А план работы менять Сватов явно не хотел. Но не очень- то похоже, что причиной депрессии Покарина является отношение к его открытию Сватова. Споры между учеными происходили и до этого. Что-то подсказывало Шихову: все дело именно во вспышке сверхновой.
Шихов встал, потянулся и направился к ученым, решив на этот раз непременно выяснить причину депрессии Покарина, так как, не зная этой причины, он не мог устранить ее последствия. Войдя в отсек, Шихов понял: произошло что-то еще. Старый астрофизик чуть больше, чем обычно, сгорбился, сидя в кресле, и, приветствуя командира кивком головы, отвел глаза, а Сватов лихорадочно стучал по клавиатуре и щелкал тумблерами приборов.
— Что-то не так? — спросил Шихов, подойдя к Сватову.
— Вы здесь? — воскликнул тот, не оборачиваясь. — А я как раз пытаюсь с вами связаться. Командир, мы случайно не сбились с курса?
