отказаться и есть подлинная причина смерти. Продолжать во что бы то ни стало – разве это не менее нелепо?
Шаг, еще шаг. Далекие горы – мертвы, в них нет жизни, они – сама суть небытия. Может быть, из-за этого люди населяют их таинственными созданиями и богами? Единственное, что имеет значение, – этот гребень, засыпанный рыхлым снегом и обрамленный непрочными карнизами, на которых воет ветер. Здесь давно не видно ничего живого. Уго опустошен: тело его не чувствует боли, мозг не способен размышлять. Весь мир сведен к одному стремлению: продолжать усилия.
К счастью, что-то изменилось. Что-то возникло там, за «Золотой Крышей». На вершине едва заметного гребня над синей стеной обрисовался белый купол. Естественно – нигде никакого блеска. Все это сказки монахов.
Восторг придает ему сил.
«На горных высотах, где воздух чист и прозрачен, все испытывают одно и то же чувство, хотя и не всегда могут объяснить его, – здесь дышится привольнее; тело становится как бы легче, мысль яснее; страсти не так жгучи, желания спокойнее. Размышления принимают значительный и возвышенный характер под стать величественному пейзажу и порождают блаженную умиротворенность, свободную от всего злого, всего чувственного. Как будто, поднимаясь над человеческим жильем, оставляешь все низменные побуждения; душа, приближаясь к эфирным высотам, заимствует у них долю первозданной чистоты».
(Жан-Жак Руссо «Новая Элоиза», часть первая, письмо XXIII.[124] )
Уго знает это место наизусть.
Он продолжает идти, почти забыв о себе, отрешенно.
Теперь ему придется обогнуть этот «жандарм» – золотую скалу. Она прочерчена странной косой трещинкой в форме креста, который разрезает ее надвое; верхний блок смещен, и кажется, что его неумело воздвиг какой-то циклопический архитектор. Разумеется, ни следа никакой, пусть даже самой малой пещерки. Встать ногами на эту блестящую на солнце скалу, вытянуть крючья, пересечь ее по снегу, не опираясь на лед, который лежит под снегом. Опасно. Снег может внезапно съехать. К счастью, перечеркнувшая скалу трещина может дать опору рукам. Он не решается коснуться верхней части: она кажется очень неустойчивой, несмотря на свой немалый вес и лед, который, вполне вероятно, должен был бы спаять ее с основанием.
Во всяком случае, ничего похожего на храм он тут не видит. Кроме одного: если этот блок пошатнется, для него наступит конец света.
Уго дотрагивается до скалы голой рукой, проводит пальцами по странной серой выбоине; вынимает из кармана блестящий камешек, подаренный ему Мершаном. Талисман подходит идеально.
Камень подходит – да, как прекрасно сработанная деталь: ключ вошел в замок.
В одно застывшее, вечно длящееся мгновение мир разломился пополам. Словно бы перед ним внезапно открылось другое измерение –
По ту сторону «жандарма»: небольшое ущелье и – неожиданный сюрприз.
Наконец-то вершина: будто огромное увеличительное стекло сфокусировало всю красоту мира в этой точке.
Видение, экстаз, «Золотая Крыша», Шамбала.
Бесконечно пологий, бесконечно удобный склон спускается к востоку. Долина Хартунг Шу тонет в тумане, сквозь который выплывают пятна небывалого зрелища – дивная картина фантасмагорического мира: замки, поля, фруктовые сады золотых яблок, молочные и медовые реки…
Все это – только грезы. А наяву – лишь холод и ветер.
Над его головой разматывается над пропастью спираль легко проходимого снежного карниза – ничего не значащего, простенького и безымянного.
Откровение – вот оно: откровения не существует.
«Бога, вы их не увидите».
«Сертог – это просто куча камней».
Разумеется. Ни один паломник никогда не поднимался сюда.
Прямо перед Уго – ребро: равнодушный гребень спокойно и плавно ведет к вершине. Осталось всего лишь с десяток метров, дело десяти минут.
Но это невозможно. Недостижимо. Навсегда.
Все самое главное – только там, внизу: вся мощь мира, вся музыка Земли, все звезды небес. Гора – владычица четырех элементов, становой хребет земли, – она своей волей разделяет страны и речные бассейны, она повелевает ветрами и управляет вечным танцем смены времен года, она распоряжается дождями и грозами.
И однако… Какое странное, удивительное чувство! Словно бы кто-то подал ему знак – но перечеркнутый, незаконченный, а может быть, не завершенный или пока не проявленный, еще нерожденный. Ему трудно определить это ощущение. Словно бы дверь, захлопнувшаяся в тот самый миг, когда он думал, что она вот-вот откроется; дверь, захлопнувшаяся
Уго смотрит наверх.
То, что он видит вверху – невыразимо: там нет
«Того хотят – там, где исполнить властны то, что хотят»: да, но что случится с этим божественным всемогуществом, если это «там» сузится до размеров бесконечно малой величины – превратиться в
Но на высоте семи тысяч метров сама эта мысль сужается до бессмысленно ничтожной точки.
Вершина – там, и там ничего нет. Там, где те, что «исполнить властны», не могут ничего. Вершина недостижима – навсегда.
Потому что нельзя добиться никакой, даже самой страстно желанной цели, когда цели больше нет.
Этот мучительный разрыв, эту рану чувствуют все, даже атеисты. В спорте, в науке, в промышленности – везде за напыщенными речами прячется неистовый гнев, боль разрыва, все та же очевидность, все тот же невыразимый пробел, скрытые за жалкой мишурой пустых слов…
Вернуться назад. Спуститься, жить, несмотря ни на что, пусть даже в этой вечной тревоге и неуверенности. До конца оставаться человеком, далеким от мыслей о бегстве.
Отказ от отказа.
Да, Уго спускается.
Вершина принадлежит одному Мершану. И богам, разумеется.
Но только, похоже, проход под «Золотой Крышей» в этом направлении совершенно невозможен. Внезапно Уго перестал узнавать свою гору: кажется, все вдруг изменилось. Скальная трещина заполнена льдом, пальцам не за что уцепиться, и рыхлый снег скользит под его ногами. Лезвия льда под ним – тонкие, хрупкие, ломкие. Острия его «кошек» могут легко разбить лед, и тогда – падение: вниз, на самое дно Кара.
Уго нечем подстраховаться. Почему он не взял с собой длинные клинья? От этих его крючьев –
