— А дрова? Если на охоту часто ходить, дров наготовить я не успею… — ворчал Вел.
— Дров могу и я нарубить. Вон сколько деревьев засохших.
На все у женщины ответ найдется!
Несмотря на больные ноги, Лана теперь ни минуты не сидела без дела. С рассвета и дотемна ползала по пригоркам, собирала ягоды. Красную, спелую бруснику замачивала в сделанных Белом берестяных ведрах. Без ягод нельзя зимой — зубы выпадут. Вытапливала она и кабанье сало из последнего добытого Велом кабана. Сливала сало в горшок. Разрезав на тонкие ломти, сушила впрок мясо. Два кабаньих окорока повесила под потолок, в дым, коптиться. А по вечерам, при неровном свете огня, неутомимо шила зимнюю одежду. Из широких кафских накидок, сделанных из бараньих шкур, выкроила она сначала Велу, а потом и себе что-то вроде длинных рубашек с дырками для головы. Рукава к ним приделала. Чем не одежда? И тепло, и удобно.
Вел любил эти долгие зимние вечера. В очаге огонь красными языками лижет дрова, освещая склоненное над шитьем лицо жены. Снаружи, за шкурой лося, закрывающей вход, — холодно, ветер, снег мокрый. А в жилище тепло, уютно. На стенах из жердей топоры и ножи повешены, рядом с Велом на подстилке лежат два копья, остриями в сторону входа направленные. Лана шьет, Вел лежит отдыхает, думает, что завтра днем надо сделать. И на охоту надо, и дрова рубить, и ловушки расставить, пока снег еще не глубокий. И про железного колдуна не забывал Вел, хотя Лана, казалось, совсем смирилась с обрывками цепей на ногах. В домашней работе они не очень мешали ей. Ноги начали заживать.
С каждым днем Вел теперь все дальше и дальше уходил от жилища во время охоты. Лоси сторожкие стали, близость людей почуяли. Все-таки выследил он два лосиных стада, заметил, где они кормятся, где ночуют. Потом, в середине зимы, все это пригодится. Нашел Вел и речку с бобровой плотиной. В нее тот ручей впадал, на котором жилище стояло. Бобры на зиму никуда не уходят. Много их живет на речке. Вот и будут у Ланы шкурки бобровые. А мясо бобров очень вкусное! Заприметил Вел и берлогу медвежью, и норы барсучьи. Легче на сердце стало: может, и в самом деле переживут они зиму без голода?
В один из своих походов поднялся Вел вверх по бобровой речке. В самых ее верховьях перед ним открылось обширное болото. Из болота речка та вытекала. Вел вспомнил, что около этого болота, только с другой его стороны, видел он выкопанные человеком ямы. Посередине болота возвышался заросший лесом большой бугор. А над ним — чуть заметная струйка дыма. Или это показалось ему? Ветер в другую сторону дует, не поймешь: то ли дым это, то ли Дух болотный Вела обманывает. Совсем уже Вел собрался уходить, как вдруг:
Дон, дон, дон!..
Удары не сильные, но звонкие. Такой звук, когда металлом по металлу бьют. Спрятался Вел за дерево. Стоит слушает, смотрит. А от бугра снова: дон, дон, дон!.. Дон, дон, дон!.. То замолкнут удары, то снова слышатся. И дымок то появится над лесом, то совсем пропадет, словно и не было.
Время к полудню подошло. Есть захотелось. Вынул Вел из-за пазухи кусок вареного мяса, жует потихоньку. А сам все смотрит и слушает. Вот наконец совсем смолкли удары. Потом из леса на бугре показался человек. Плохо идет, медленно. Так старики ходят. Спустился человек к болоту, нагнувшись что- то взял. Назад пошел. На середине подъема остановился, на камень сел. Отдыхает. Да, очень старый тот человек. Один живет. Был бы еще кто, зачем тогда старому за водой ходить по крутой горе? Не иначе это и есть тот колдун, который железо делает. Нашел все-таки его Вел! Теперь надо к Лане бежать, рассказать ей все, посоветоваться, как лучше к колдуну подойти, как подружиться с ним.
Трудна, безрадостна старость и человеку, и зверю. Хочешь топор схватить, ударить крепко в торец бревна, чтобы надвое оно развалилось. Хочешь и знаешь как, а рука не слушается, словно никогда она и не взмахивала топором, не вгоняла его с размаха в толстую березовую колоду. «Совсем я стал таким, как тот лось!» — горько подумал Гур и, бросив топор, присел на ствол только что с великим трудом срубленного им дерева.
Вспомнились Гуру дни, когда впервые пришел он на этот остров, горбом выпиравший среди топкого большого болота. Давно это было. В частом, тогда еще молодом сосняке увидел он лежавшего крупного лося. Замахнулся копьем, но огромный зверь даже головы не поднял, только посмотрел лиловыми мудрыми глазами на человека. Не страх, а гнев на мгновение вспыхнул в них и тут же погас, уступив место глубокому безразличию. Старый лось умирал. Умирал не побежденный никем — ни голодными волками в долгие снежные зимы, ни свирепым шатуном-медведем, ни яростными соперниками лосями в осенних битвах.
Гур принес ему охапку травы и осиновых веток. Лось поднял голову, но тяжесть небывалых по размеру рогов вновь пригнула ослабевшую шею. Тяжкий, горестный вздох вырвался из груди зверя.
Он так и умер, тот лось, одинокий и гордый, не приняв пищи из рук человека…
Подняв топор, Гур бережно положил его на ствол дерева, медленно поднялся, нетвердыми, трудно дающимися шагами пошел в тот самый, высокий уже сосняк собирать сухие сучья. Не одолеть ему сегодня поваленное дерево, придется опять отложить главную работу. Сколько сил, сколько времени уходит впустую! Но без пищи, без дров, без воды не прожить.
Вздув в очаге огонь, Гур опять сел передохнуть. Надо было еще сходить к яме со снегом, где хранилась тушка попавшего в силок зайца, потом за водой к колодцу. За водой ходить особенно трудно: под гору надо идти, к болоту.
Время убегало, как сухой песок сквозь пальцы, а главное дело его жизни все еще не было сделано. Железо, найденное им на этом болоте, никак не хотело быть упругим и твердым. Тот восточный мудрец, у которого он, бежав с галеры, долго работал подручным, так и не раскрыл свой секрет. Многое перенял у него Гур, многому научился тайком, по догадке, но главного секрета так и не узнал. Что надо сделать, чтобы не тупились лезвия откованных из железа топоров и мечей? Чего только не делал Гур, каких только способов не перепробовал, тайна железа не раскрывалась. А ведь оно, добытое Гуром железо, совсем такое же, как и у чернобородого, с гладким безволосым черепом Шурбанипала. Может, и в самом деле знал тот тайное слово? Может, напрасно Гур пробует вот уже многие годы разные способы ковки, окунает раскаленное железо то в кровь, то в сало, то в воду? Кажется, нащупал он то, что искал, близко уже к тайне добрался. Топоры его, Гура, работы рубят лучше, чем кафские. Но с теми мечами и топорами, которые делал Шурбанипал, им не сравниться.
А время уходит. И силы уходят. И некому передать то, что сумел постичь за долгие годы труда, лишений и одиночества. Думалось раньше: открою тайну железа, вернусь к людям, покажу, научу, передам все, что узнал. Пусть родное племя станет могучим и сильным. Не вышло… Люди своего же племени сторонились его. Ушел мальчишкой, вернулся из чужих земель почти стариком. Бродил по лесам, но добычи не приносил. Землю копал в разных местах, в печах ее жег… Вот и попал в колдуны! И хотя многих родичей от болезней избавил, считали его не добрым, а злым колдуном: жил неведомо где и делал неведомо что.
Гур усмехнулся, встал с высокого, им самим придуманного деревянного ложа, устланного мягкими шкурами, и, взяв большой глиняный кувшин, направился за водой. Спустившись к колодцу, он чуть не вскрикнул от неожиданности: на воткнутом в снег шесте висела выпотрошенная тушка зайца. Сначала Гур подумал, что это он сам приготовил зайца и забыл про него. Ему уже случалось забывать то, что делал он накануне. Но его заяц в ледяной яме лежал нетронутым. На шесте висел второй, не им добытый, не им ободранный заяц. И тогда Гур испугался. Первым его движением было повернуться и бежать назад, в жилище. Он отвык от людей да и не любил их, хотя раз в год приходил в селения ивичей, чтобы обменять изделия из железа на хлеб и одежду. Но здесь, на бугре среди болота, никто, кроме него, еще не бывал.
Как в молодости, Гур быстро, настороженно осмотрелся вокруг. Нет, тишина и покой над заснеженным болотом. И дорожка следов по нему. Взгляд Гура погас, плечи согнулись. «Кто-то принес мне охапку травы и осиновых веток!» — подумал он горько.
