– Не чаяли мы от тебя такого, Иван Исаевич. Что ж нам – вспять ехать? – с сердитой горечью молвил Семейка.
– Вспять? – приходя в себя, переспросил Болотников, и только будто теперь увидел повольников, увидел их досадливые лица. – Зачем же вспять?
Размялся и вновь сел на коня. Велел ехать дальше. Чуть погодя оглянулся. Посланцы – темнее тучи.
– Да не серчайте же, дьяволы!.. Душа не на месте. Не серчайте!
Первым заговорил с Болотниковым Юшка. Понял: не в гонцах дело, воевода мечется, уж слишком важна для него Калуга, вот и пошел на отчаянный шаг, да никак пошел сгоряча.
– Напрасно ты, воевода. Сам же сказывал: можем и на плаху угодить. Мы – бог с ним, не велика потеря. Но ты ж Набольший! Нельзя тебе под обух идти. Нельзя!
– В большом деле без риска не бывает, – сказал Болотников, но слова его посланцев не убедили. Тягостно было у каждого на душе, тягостно стало и самому Болотникову. Отрезвел, пришел в себя. Юшка прав: под обух Набольшему идти не годится. Но и повернуть уже не мог: неведомая сила по-прежнему толкала к Калуге, толкала неудержимо и напролом. Он должен быть в Калуге, должен!
Придержав коня, поравнялся с Нечайкой.
– Возвращайся, друже. Скажешь Нагибе, чтоб вел войско.
Чем ближе к Калуге, тем осторожнее ехали путники. А вскоре и вовсе свернули с большака: опасались стрелецких разъездов. На третий день пути наехали на деревушку в пять черных избенок, крытых пожухлой соломой. Тихо, пустынно: ни громкого лая собак, ни утробного мычанья скотины, ни звонкого стука топора. Мертво, убого. За дворами вместо ржаных и ячменных нив – лохматые полосы бурьяна.
– В бегах, – молвил Семейка, молвил тяжко и скорбно, окидывая унылыми глазами мужичье разоренье.
Иван Исаевич посмотрел на Семейку, на его поникшее лицо, подумал: «Кажись, пора и привыкнуть к пустым селищам. Так нет же! Ишь как наугрюмился, страдная душа. Мужику безнивье – нож острый».
Семейка вдруг насторожился, приподнялся в седле.
– Погодь, погодь… Никак косарь. Чуете?
Болотников и Беззубцев прислушались. Из-за околицы,
прикрытой березняком, донеслись звонкие, шаркающие звуки.
– Косарь, – кивнул Иван Исаевич. – Горбушу правит.
Тронулись к околице и вскоре увидели плотного русоголового мужика, точившего обломком татарского терпуга косу. По лужку, пощипывая донник, гуляла лошадь – чистая, ухоженная, сытая; лоснились округлые бока в рыжих подпалинах. На телеге – упряжь, раскрытая котомка со снедью, липовый бочонок с резной ручкой.
– Бог в помощь, – сойдя с лошади, молвил Болотников.
Мужик не спеша отложил горбушу, цепкими, прощупывающими глазами окинул путников.
– Один, что ль, в деревеньке?
– Один.
Из разговора с мужиком узнали: зовут Купрейкой Ла-базновым, живет в Сосновке лет десять; раньше крестьянствовал, хлеб сеял, медом промышлял, ныне же заложился по кабальной грамотке за калужского купца.
– Аль в тягость нива стала? – спросил Беззубцев.
Купрейка колюче глянул в ответ.
– А кой прок в ниве, коль жита нет? У меня пять ртов, и все хлеба просят. Вовек бы к купцу в кабалу не пошел.
– А где другие мужики?
Купрейка замолчал, потупился.
– В бегах, поди? Да ты не таись, Купрей Лабазнов, сказывай смело.
Мужик поднял па Болотникова глаза. «Смело»! Ишь какой ловкий. Вон и кафтан алый доброго сукна, и сабля с пистолетом, и шапка с меховой опушкой.
– Не пужайсь, сказываю! – весело подтолкнул мужика Иван Исаевич. – За пристава не возьмем. Люди мы царя Дмитрия Иваныча, заступника всенародного. Не пужайсь!
Купрейка по-прежпему нем, переминается с ноги на ногу. Лицо постное, замкнутое.
– Аль не рад Дмитрию Иванычу? – в упор разглядывая мужика, спросил Болотников.
– Сидели и под Дмитрием, – хмуро отозвался крестьянин.
– Ну и как? Полегче, чем под Шуйским?
– Да никак! – сердито, с неожиданной смелостью выпалил мужик. – Вишь они, цари-то, – махнул рукой в сторону заброшенных полей. – Как были в чертополохе, так и ныне стоят. Цари! – плюнул в широкие ладони, взялся за косье и ожесточенно замахал горбушей.
«Занозист мужичок, – подумал Болотников, – такое не каждый брякнет. Удал!» Долго смотрел в спину Ку-прейки, любовался его ловкой сноровистой работой и наконец молвил:
– Посоветуемся, други. Дале ехать опасно. Надо стрельцов перехитрить.
Посоветовались, пошли к мужику.
– Сено когда к купцу повезешь?
– Седни.
– Вот и добро. Нас прихватишь.
– Сами не безлошадные, – недоуменно пожал плечами Купрейка.
– Коней здесь оставим. Повезешь нас скрытно, под сеном.
Купрейка закряхтел, насупился.
– Не повезу.
– Чего ж так, друже? Кажись, не из робких. Полтиной пожалую.
– Не повезу! – отрезал мужик.
– А коль силом заставим? – подступил к мужику Юшка. – У нас, милок, выхода нет. В Калугу открыто нам не войти.
– Хоть руби, не повезу, – стоял на своем мужик. – Не пойду на воровское дело.
– На воровское? – нахмурился Юшка. – Ты болтай, да меру знай. Нашел воров.
– За тебя ж, голова еловая, радеем, – сказал Семейка, – за волю мужичью, а ты?
– «За волю мужичью», – передразнил Купрейка. – Буде брехать-то. Нужен вам мужик, как мертвому кадило.
Болотников, казалось, был невозмутим, но это лишь с виду, в душе его сумятица: мужик и удивил, и встревожил.
– Ты вот что, Купрей… Знать, нас за бар принял? По кафтану не суди. Когда-то и мы за сохой ходили, соленым потом умывались. Ведаем, как хлебушек достается… Запрягай.
Мужик будто к земле прирос. Болотников подошел к лошади, ввел меж оглоблей, взялся за упряжь.
Купрейка сел на копешку сена, ухмыльнулся: давай, давай, барин. Это тебе не саблей махать.
Болотников же, подмигнув мужику, принялся запрягать лошадь. Упряжь: узда, хомут со шлеей, дуга, супонь, седелка, гужи, чересседельник, вожжи – крепкая, не затасканная. Похвалил:
– И конь у тебя добрый и упряжь на славу.
Мужик не отозвался, продолжая насмешливо поглядывать на барина. Однако вскоре усмешка сошла с его лица: барин запрягал сноровисто и толково. Вон и шлею ловко накинул, и хомутные клешии как надо супонью стянул, и оглобли в меру чересседельником подтянул. (Тут – не перебрать, тютелька в тютельку надо попасть, дабы лошади воз тянуть сподручней). Знать, и впрямь из мужиков. Ни барину, ни служилому человеку так ловко лошадь не запрячь.
Болотников, усевшись на подводу и взяв в руки вожжи, оглядел стожки сена.
– Который повезешь?
– Выбирай, – равнодушно бросил мужик.
Иван Исаевич, скинув кафтан, подошел к одному из стожков, сунул ладони в теплое, пахучее нутро.
