Раньше горняки и рабочие Хёганесской компании собирались в городском парке и обсуждали тарифные договоры. Каждый раз собиралась большая толпа, и так продолжалось до тех пор, пока не были организованы централизованные переговоры. Обсуждения прекратились, а влияние рабочих было полностью сведено на нет. Это было в пятидесятые годы, и это как раз пример того, как профсоюзный централизм убил деятельность профсоюзов на местах. Впрочем, то же произошло по всей стране.
Угнетение приняло другие формы. Следовал скандал за скандалом по поводу врачей, вынужденных проводить фальшивые освидетельствования и выдавать фальшивые справки силикозным рабочим, чтобы предприятие могло уклониться от выплачивания компенсаций по болезни.
Я спросила инспектора Рюдхэля из управления по труду в Сундбюберге, как, собственно, дошло до того, что в Сконе такие низкие заработки. Он сказал:
«Слишком велика обеспеченность рабочей силой. Хотя, с другой стороны, в Норланде ее гораздо больше. Может быть, это каким-то образом связано с политикой профсоюзов? В Норботтене большим влиянием пользуются коммунисты. А Сконе всегда был социал-демократическим районом. Может быть, и это как-то влияет?»
Взять фабрику в свои руки
Большая часть работниц, которых мы интервьюировали, была информирована о том, как можно самим основать предприятие.
«В мае нас вызвал управляющий, и я его спросила, нельзя ли снять помещение «Сага-кино» (где сейчас прядильня), — ведь он же сам говорил, что не собирается расширять производство.
— А что вы думаете предпринять? — спрашивает он.
— Думаем наладить шитье халатов, — сказала я.
— Ах, вот что, об этом я тоже подумывал, — говорит он.
Мы производим 90 000 халатов в год. Это здесь прибыльнейшая продукция.
Нас несколько таких швей, и мы собирались совместно организовать производство домашних халатов. Может быть, нам удалось бы получить поддержку из государственных средств. Но совершенно ясно, что он этого не допустит.
Мы могли бы всегда подменять друг друга. У всех были бы одинаковые условия и одинаковая зарплата. И нам не нужны были бы высокооплачиваемые служащие».
Работницы часто подумывали об «Осторпе» — фабрике, которая перешла в руки швей. Но не решились сделать того же. «Он никогда этого не допустит. Если здесь и возникнет какое-то предприятие, то руководить им будет он. Нам он его ни за что не передаст».
«С солидарностью дело плохо. У нас нет никакого чувства товарищества. Начнутся скандалы. Мы не можем достичь единства ни по одному вопросу»,
«Осторп» продавался с аукциона. Здесь не то. Мы вынуждены были бы купить фабрику. У рабочих нет на это денег».
«Господи, какие деньги мы могли бы зарабатывать! Мы ведь знаем процесс производства, и какая продукция окупится, и как экономично вести дело, — мы могли бы все организовать значительно лучше, чем теперь. Ведь нас так много, и мы так долго здесь работаем».
«Слушай, тогда мы могли бы Леннарта Арнберга взять к себе в качестве мальчика на побегушках! За ту же самую плату, что и он нас! Вот это было бы дело!» — говорит один представитель профсоюза и громко смеется.
Словно этого и вообразить себе нельзя.
СУНДБЮБЕРГ
Безработица в Люлео.
И жены рабочих экономят каждую копейку и не находят для себя никакой работы. Иногда им удается устроиться уборщицами, или помощницами в канцеляриях, или продавщицами. Но большинство из них — домохозяйки.
А если у них нет мужей, то они сами становятся безработными и получают пособие на переезд в Сконе.
Если женщина получает место швеи на корсетной фабрике у Арнберга, она может заработать кое-что, чтобы продержаться всей семьей, если при этом и муж работает в компании. Если ты одинока, ты обречена на нужду.
А теперь еще Арнберг увольняет 80 швей. Как же быть? Ну как?
Сундбюберг — район большого Стокгольма, туда направляют людей из малонаселенных областей страны. Но государство им помогает. Здесь почти самая высокая занятость замужних женщин в сфере производства. Много детских учреждений. Здесь, в Сундбюберге, большая потребность в рабочей силе. Казалось бы, лучшего места для себя работающая женщина нигде не найдет.
Мы опросили нескольких женщин на шоколадной фабрике «Марабу». Они приехали в Стокгольм из малонаселенных областей страны.
«Я приехала в Стокгольм год тому назад из шахтерского поселка в северной Швеции. Муж мой работал на шахте, а я была домохозяйкой. У нас две взрослые дочери. Но человек хочет что-то получить от жизни. Дети начали собственную жизнь. Что же, мне оставаться с мужем и мыкать горе? Мы никогда не подходили друг другу. Почему мы должны продолжать жить вместе? Мы ведь жили вместе только ради детей. Даже никогда не разговаривали друг с другом. Должен же человек иметь какую-то духовную жизнь. Это ведь самое страшное: жить с человеком, которому не доверяешь. В поселке нельзя было больше оставаться. Слишком там болтают.
Я еще надеюсь, что не все потеряно. Мне кажется, я помолодела. Хоть это и может показаться смешным. Я сижу здесь, в меблированной комнате, и ничего мне больше не надо. Ничего-то у меня нет, и такое чувство, будто я начинаю жизнь сначала.
А ведь мне 47. Не молодая уже. Это замечаешь, когда начинаешь волноваться из-за пустяков и предъявлять к жизни немного завышенные требования. Не представляю себе, как два человека смогли бы ужиться здесь долгое время. Я бы куда-нибудь сбежала, наверное.
В шахтерском поселке женщины прячутся в тени своих мужей. Они на это обречены. Общая атмосфера там не оставляет места для собственных взглядов. Целый день они возятся с детьми. Все — домохозяйки либо уборщицы.
Я терпеть не могу бабской болтовни за чашкой кофе Мало таких женщин, с которыми можно поделиться своими мыслями. Где-то наверху существует владелец шахт, который принимает решения за всех. Все друг с другом в родстве. Не осмелишься слова сказать. Всегда заденешь чьего-нибудь родственника. Очень трудно оставаться человеком в таком обществе.
Прошлой весной, когда хотели закрыть предприятие, началось прямо светопреставление. Все так прочно приросли к месту, что никто не может уехать. Они лучше останутся безработными, чем снимутся с места.
