А под Смоленском мало пользы рыцарю.
— Мне, пан ротмистр, мало надо, — скромно говорил его поручик, живая копия Дон Кихота. — Только чтобы приехать на Литву и свое именье выкупить.
— Выкупишь, пан, и новое купишь еще! — уверенно подтвердил Млоцкий. — Одна хорошая церковь — и мы сразу станем богаты, как жиды.
— Давай Бог, — вздохнул поручик.
— А там мы на Литву — и конец войне! Пусть дурни сражаются. Ха-ха-ха!
— Верно, пан! — ответил поручик, и полуденная тишина огласилась грубым, раскатистым смехом…
— Ба, кони! — вдруг воскликнул Млоцкий. — И наша сбруя. Так ни русский, ни казак не седлают.
— Может, какие-либо рыцари, едущие к пану крулю, — заметил поручик, смотря на коней Паши и Ольги, которые, вероятно приняв смех офицеров за призывное ржание, вышли из чащи и теперь недовольно встряхивали гривами.
— А ежели так, то у них, может, найдется по фляжке доброй водки. Составим компанию! — сказал всегда охочий до еды Млоцкий. — Ну-ка, пан, сходи с коня. Поищем рыцарей! Эй, Антусь, держи коней! Стой! Привал будет! — крикнул он жолнерам и слез с коня.
Длинный поручик последовал его примеру, и они оба углубились в чащу искать рыцарей с вином.
Смело пробирались они в чаще кустов и вышли на лужайку, среди которой протекал ручеек.
— Эге! — потянув носом, сказал Млоцкий. — Доброе место для маевки!
— А вот и они сами! — И длинный поручик указал на две пары сапог со шпорами, торчавшими из травы.
— Эх, бесовы дети, поели и спать завалились, — ухмыляясь, заметил Млоцкий и тихо, крадучись, подошел к спящим и вдруг остановился в изумлении, увидев молодые безусые лица и нежные, как у женщин, руки. — Ге-ге-ге, — сказал он тихо поручику, — что за ладные хлопцы! Впору паненкам!
Длинный поручик нагнулся над спящими, и его глаза заискрились. Он быстро выпрямился.
— Они ж и есть паненки… Погляди, пан! — И он грубо схватил Ольгу.
Ольга быстро прижала к груди обе руки, проснулась и села на землю, испуганно смотря на поляков своими огромными глазами.
Громкий хохот оглушил ее и заставил побледнеть от ужаса. От этого хохота проснулась и Пашка. Вскочив на ноги, она схватилась было за саблю, но вовремя одумалась и сделала равнодушное лицо.
— А для чего паны не дали нам спокою? Или нет друга места для шуток? — спросила она.
Офицеры расхохотались еще громче.
— Вот это славно! — грохотал Млоцкий, но наконец перевел дух и успокоился. — Откуда, хлопцы? — спросил он, лукаво подмигивая им.
Пашка смело ответила:
— Мы — пахолики пана Яна Ходзевича и едем к нему в Смоленск.
— Какой такой пан Ходзевич? Знаешь? — спросил ротмистр поручика.
Тот покачал головой.
— Наш пан от Сапеги из Калуги недавно приехал, а мы тотчас за ним следом, — поспешила ответить Паша.
— Так, так. А ты что расскажешь? — обратился Млоцкий к Ольге.
Та растерялась.
— Мы… мы… она знает, — сказала она.
Русский говор поразил слух поляков.
— Так, добрые хлопцы, — насмешливо сказал ротмистр. — смекаю, что вам вдвоем не добраться до вашего пана, так мы вас к нему сами доставим! Верно, пан? — спросил он Куровского.
— Отлично! — ответил со смехом поручик.
— Бежим! — шепнула Пашка Ольге и быстро прыгнула в ручей, но Ольга была парализована ужасом.
— Гей, люди! — заорал ротмистр, а когда из кустов выбежали солдаты, произнес им: — Лови дивчину!
Пашка выбежала на другой берег, но длинноногий солдат в несколько прыжков нагнал ее и повалил наземь. Она стала биться и кусаться.
— Ах, черт тебя побери! — крикнул солдат, крутя ее руки.
На помощь ему подоспели товарищи. Они взяли Пашку и принесли ее ротмистру. Млоцкий весело смеялся.
— А что, хлопцы, баба?
— Баба, мосць пане, да такая подлая!..
— Для меня добрая будет, — усмехнулся ротмистр.
— А та моя, пан, — замирающим шепотом произнес поручик.
Ольга сидела, как безумная уставившись взором в одну точку. Переходы от неволи к свободе и снова к неволе были слишком быстры, чтобы не ошеломить ее.
— Ладно, ладно! — согласился ротмистр. — А теперь, хлопцы, постерегите их пока что, а мы отдохнем да закусим. Пан мой Антусь, тащи еду да вино!
Лес огласился смехом и шутками веселого ротмистра. В пяти-шести шагах от него сидели переодетые девушки, и он каждый раз, выпивая чарку вина, кивал им своей огромной стриженой головой.
— Ой, добрые паненки, и для чего вы в Смоленск ехали? Может, женихов искать? — спрашивал он и заливался хохотом. — А может, и правда у пана Ходзевича все такие пахолики. Ой, добрый пан! — И при этом предположении он хохотал еще громче.
А его поручик впился в прекрасное лицо Ольги и ничего не ел, хлопая чарку за чаркой и тяжко вздыхая. Наконец кожаная бутылка была осушена, и с ней силы оставили двух славных офицеров. Они вытянулись на траве и громко захрапели.
Жолнеры, окружавшие девушек, четыре раза сменялись. Они все успели напиться, спорили и играли в кости. Ольга медленно приходила в себя, и чем яснее становился ее ум, тем больший ужас охватывал ее. Пашка, напротив, сразу освоилась со своим положением. «Бежать» — эта мысль сразу пришла ей в голову, и она упорно думала над нею. Как бежать? Очевидно, так, как она пыталась, нет смысла, и она решила спокойно ждать удобного момента, а до него, боясь встречи с Ходзевичем, осторожно стала выспрашивать жолнеров. Знание польского языка помогло ей.
— Ой, какое счастье пану! — сказала она, улыбаясь молодому солдату, когда тот два раза подряд выбросил двенадцать.
Солдат засмеялся и ответил:
— Хвали больше, сглазишь!
— А такого красивого сглазить ни одна паненка не откажется! — льстиво продолжала Пашка.
— Ну, ну, молчи! — заметил проигравший.
— Не нравится, рожей не вышел, — засмеялся молодой. — Ну, отыгрывайся! — И он бросил кости. — Один и два!
— Пять и четыре!
Выигрыш примирил проигравшего. Они отложили кости и стали шутить с Пашкой. Та за словом в карман не лазила и скоро узнала, кто они, куда и зачем едут.
— А нас-то куда? — спросила она.
— Вас-то? — ответил товарищ молодого. — Да куда? Пошалят с вами паны ночь-другую, да и пустят. Не в поход же брать!
Ольга услышала последнюю фразу и истерически разрыдалась; ее сил не хватило на большие испытания.
Пан Млоцкий проснулся от ее плача. Солнце уже опускалось к закату. Он сел на землю, протер глаза, с изумлением огляделся и наконец очнулся.
— Ба! Хлопец, и так плачет! — воскликнул он, вскакивая. — Пан Куровский, пан, твой пахолик плачет! Утешь его. Ха-ха-ха!
