самомалейших решений в ратных и земских делах». Избрание состоялось 7 февраля, но официальное объявление было отложено до 21-го, чтобы за это время выведать, как примет народ нового царя. С избранием царя кончилась смута, так как теперь была власть, которую признавали все и на которую можно было бы опереться. Но последствия смуты продолжались долго: ими, можно сказать, наполнен весь XVII в.
Часть первая
Пленная Русь
Глава I
Калуга в 1611 году{1}
Всю ночь проговорил князь Трубецкой со своими гостями, боярином Тереховым-Багреевым и дворянским сыном Андреевым, и ни до чего не договорились они друг с другом. Весеннее солнышко взошло, бросило свои лучи в трапезную горницу князя и осветило задумчивые лица троих молодых людей. Они сидели за столом с кубками в руках, но видно было, что не бражничали они всю ночь и не в веселье встретили утро.
Да и мало кому было веселья в эту тяжелую пору 1611 года. Этот год являлся едва ли не центральным в периоде Смутного времени. Польский король Сигизмунд{2} громил Смоленск, «тушинский вор» бежал из Тушина в Калугу и, встреченный там лаской, собирал войско и готовился к походу на Москву. Русским блеснула радостная надежда в лице героя Скопина-Шуйского{3}. Разгоняя врагов, скрепляя союз русских, прошел он по разоренной земле и, освободив Москву, вошел в нее, чтобы оттуда соколом ударить на разорителей, но нежданная смерть скосила его, а с ним и надежды на свободу Руси.
Слабый, бездеятельный царь Василий Шуйский сидел в Москве, трепеща и за престол, и за жизнь свою, а тем временем воры и самозванцы со своими приспешниками раздирали Русь, сквернили ее и заливали кровью. И растерянный народ не знал даже, где искать правды от обидчиков: ходил он и к царю Шуйскому, и к королю Сигизмунду, и к «калужскому вору», и к атаману Заруцкому {4}. Все разоряли Русь. Жадные ляхи, литвины, казаки, татары, всякий сброд с понизовой вольницы, как вороны, клевали и рвали Русь. Воевода литовский Сапега{5} , атаман Заруцкий, гетманы Рожинский, Зборовский, Казановский кровью и бесчестием отмечали каждый свой шаг по бедной Руси.
Русь гибла; только немногие еще верили в ее несокрушимость, и их вера живила сердца истинных россиян. К таким немногим принадлежали и рязанские дворяне братья Ляпуновы {6}. Со смертью Скопина они загорелись непримиримой ненавистью к Шуйскому и решили сами составить ополчения для освобождения земли Русской. Во все стороны они разослали своих гонцов. И вот на долю молодого Терехова-Багреева с Андреевым выпало ехать в Калугу и уговорить князя Трубецкого отложиться[1] от «вора» Но ни до чего они не договорились.
Между ними воцарилось тяжелое молчание, которое наконец прервал Терехов, глухо спросив князя:
— Так, значит, и надеяться на тебя не надо?
— Поймите, — заговорил князь, — да я сам о нашей родине думаю. Сядет на престол московский Дмитрий Иванович…
— Вор и самозванец! — пылко перебил его Андреев.
— Пусть вор, а ежели его народ всей землей признает, то и вора царем сделает. И сядет, говорю я, он на престол московский, и сейчас все замирится. А он поляков так же, как мы, не любит.
— А кругом поляки.
— Не говори! Посмотри, сколько наших вокруг него: вот я, а со мной и казаки, и татары, и князья Раструхановы, и боярин Гордеев, и Рубец-Масальский, и Сиверюковы, да мало ли! А ляхи только с Сапегой, да и те Марии Юрьевны ради!
— Маринки-безбожницы!
— Эх, боярин! — усмехнулся князь. — Словно от слов что делается! А ссориться нам с вами нечего. Здоровье ваше!
Он встал и, осушив кубок, опрокинул его над своей головой. Терехов и Андреев сделали то же.
— Ссориться не надо, а больно везти такие вести к Прокопию Петровичу! — ответил Терехов.
— А ты его, боярин, моими словами ульсти!
Терехов покачал головой, а Андреев даже сплюнул.
Князь засмеялся, сверкнув белыми зубами.
— Ну, хорошо, — сказал он, — там видно будет, а пока что не соснуть ли нам малость? Ишь, как солнце поднялось; всю ночь прокалякали, а в полудень надо беспременно при царе быть! У нас бой назначен на площади!
— Суд? — спросил Андреев.
— Нет, так, потешный. Вы посмотрите. Оно занятно, и царя увидите… А пока что поспать!
Он хлопнул в ладоши и, когда пришел отрок, велел проводить гостей в опочивальню, а сам медленно пошел в свою горницу.
Отрок повел гостей по узким переходам на другую половину дома и оставил их в большой горнице, где стояло несколько застланных постелей. Он отрывисто поклонился и вышел.
Терехов и Андреев остались одни и тотчас легли в постели, но заснуть не могли. Разговор с князем взволновал их. Значение «калужского вора» сразу увеличилось в их глазах и внушило им смутное опасение.
А время шло. Город проснулся, и до них с улицы доносились крики, голоса, топот конских копыт и бряцанье оружия. Андреев встал.
— Нет, не заснуть! — сказал он. — Пойдем лучше посмотрим, будет хоть что-нибудь рассказать.
Терехов тотчас согласился. Они оделись и вышли.
Узкая улица была полна народу, но на них никто не обратил внимания. В это время в Калуге на каждом шагу можно было встретить как польского рыцаря, так запорожца, казака и русского воина.
В то время, к которому относится наш рассказ, Калуга была едва ли не интереснейшим из городов русских. «Тушинский вор», напуганный буйным Рожинским и шляхтой, убежал в Калугу, куда за ним последовал и Трубецкой с казаками, и основал там свою резиденцию, превратившись в «вора калужского». Часть русских бояр, еще ранее бежавших из Тушина, звала «вора» в Калугу.
И действительно, этот город для его воровских замыслов был наиболее удобен. Расположенный на Оке, он с юга был защищен ею, с востока его защищали высокие холмы и непроходимая чаща леса, а с запада — тоже холмы и речка Ячейка. Находясь в котловине, будучи окружен водой и лесом, этот город являлся Богом устроенной крепостью. Но еще, помимо того, он был особенно удобен для воровских целей самозваного царька и его приспешницы Марины.
Калуга была в то время порубежным городом. «Вору» надо было собирать войска, и туда тянулись и порубежники, буйная вольница, шел и казак, и литвины, и всякий жадный до наживы. Войско быстро комплектовалось: основой явились местное стрелецкое войско, казаки Трубецкого да беглые бояре со своими отрядами; затем из Тушина пришла к «вору» часть поляков, скоро явился Ян Сапега со своим четырехтысячным войском и стал во главе всех поляков и литовцев; пришли хищные киргизы; и вот через четыре месяца после бегства из Тушина «вор» снова почувствовал свою силу.
Как царь московский, он окружил себя боярами, стольниками, окольничими[2], стрельцы были его телохранителями; пышные выходы, церковные ходы, обеды, забавы и игрища — все увидела Калуга. Только не радовались калужане. Поляки с казаками своевольничали, содержание двора ложилось тяжелой повинностью на город, и обыватель только
