удары. Он был почти уверен в своей победе над этим пылким мальчиком… Но скоро его уверенность начала сменяться ужасом. Недаром Шастунов брал уроки у знатнейшего в Париже maitre d'armes[17] итальянца Бенотти, у которого занималась фехтованием вся придворная аристократия. Свет свечей отражался на кончике его шпаги, и эта светлая точка сливалась в глазах Рейнгольда в одну ослепительную молнию, по всем направлениям бороздившую воздух. Казалось, силы князя увеличивались с каждой секундой. Рейнгольд уже чувствовал усталость в руке и медленно отступал к стене. На его лбу выступил холодный пот, зеленые и красные круги вспыхивали и гасли перед его глазами. Он уже прижался спиной к стене. Он видел перед собою сверкающую молнию шпаги князя и его горящие ненавистью и торжеством глаза. Страшным ударом князь, как бритвой, разрезал его тяжелый атласный кафтан от самой шеи до пояса.
«Погиб», – пронеслось в голове Рейнгольда.
Пронзительный крик раздался за спиной князя. Он на мгновение обернулся и увидел исполненные ужаса черные глаза. Этот миг погубил его. Рейнгольд воспользовался случаем и, вытянув руку, нанес князю прямой удар в плечо.
– А, подлец! – шатаясь на ногах и роняя шпагу, воскликнул князь.
– Рейнгольд! Убийца! – услышал он знакомый голос сквозь туман, заволакивавший его сознание.
Лопухина бросилась к нему.
– Не время заниматься им – надо спасаться, – торопливо говорил Рейнгольд, выдвигая ящики стола и беря заветные мешочки.
Его не удивил и не обрадовал приход Лопухиной. Для него, охваченного животным страхом, не существовало никого!
Он не слушал, что говорила ему Лопухина, не обращал, на нее никакого внимания, торопливо накидывая – на себя брошенный при входе в комнату Шастуновым плащ.
– Прощай, – сказал он. – Тебе нечего бояться. Я дам тебе знать… – И он выбежал из комнаты.
Уверенным шагом прошел он мимо солдат. Увидя у ворот унтер – офицера, он обратился к нему и сказал:
– Князь приказал тебе осмотреть сейчас же весь двор. Иди.
Унтер – офицер отдал честь и поспешил во двор. Очутившись в безопасности, граф облегченно вздохнул.
Как ни спешил Алеша исполнить данное ему поручение, гонцы Остермана опередили его. Когда он появился около дома Салтыкова с отрядом солдат Копорского полка, дом был погружен в безмолвие. Однако Алеша приказал открыть ворота. Оставил во дворе солдат и вошел в дом, переполошив всех слуг.
Но в доме никого не было. Даже сама Салтыкова была в эту ночь дежурной статс – дамой во дворце. Однако Алеша на всякий случай расставил вокруг дома и во дворе сторожевые посты, строго приказав никого не выпускать из дома, а сам поспешил в Мастерскую палату, куда было приказано явиться им по исполнении поручений, так как члены совета направились туда из дома Голицына.
Подобная неудача постигла и Дивинского. В доме Черкасского остались одни женщины. Алексей Михайлович уехал…
Уже брезжил рассвет, когда Макшеев и Дивинский явились в Мастерскую палату. Их позвали в залу заседаний, где собрались верховники, кроме Головкина и Алексея Григорьевича Долгорукого.
Неудача предпринятого не особенно поразила фельдмаршалов.
– Ну что ж! – сказал Михаил Михайлович. – Они не уйдут от нас. Не сегодня – так завтра. А где же третий? – спросил он.
Никто не мог ответить ему, где Шастунов.
Отпустив офицеров, верховники приступили к обсуждению предстоящего дня и дальнейшей судьбы Бирона и остальных после ареста. Что все их главнейшие враги будут сегодня в их руках – они нисколько не сомневались. Но они не были бы так уверены в себе, если бы совершили объезд по Москве и заглянули бы в полки Преображенский и Семеновский. И если бы они знали, что сегодня, на 25 февраля, Черкасский и Матюшкин уже испросили у императрицы разрешение явиться к ней с представителями шляхетства и генералитета – просить о рассмотрении нового государственного устройства, – верховники тоже не были бы так спокойны.
Получив от Остермана угрожающие вести, Салтыков тотчас бросился в Преображенский полк, Черкасский – в Семеновский, а графа Матвеева и Кантемира послали к кавалергардам.
Секретарь Преображенского полка Булгаков радостно Встретил Салтыкова.
– Пора? – спросил он.
– Пора, – ответил Салтыков.
В несколько минут Булгаков оповестил своих сторонников – офицеров, и скоро батальон полка в боевом снаряжении, с заряженными ружьями, в глубоком молчании двигался по улицам Москвы ко дворцу.
То же произошло и в Семеновском полку, а Матвеев и Кантемир вели с собою человек двадцать кавалергардов.
Императрица не спала всю ночь, лихорадочно ожидая событий. Как только явился Салтыков, она тотчас приказала отпустить караул и сменить новым.
Во дворец были введены кавалергарды и по две роты преображенцев и семеновцев. Они были расставлены у всех дверей и в залах, рядом с тронной. Остальные были расположены вокруг дворца.
«Ну, теперь пожалуйте, гости дорогие!» – со злобной улыбкой думала Анна.
Наступал решительный день.
XXVIII
Лопухина беспомощно стояла на коленях перед телом Шастунова. Она расстегнула ему мундир. Брызгала в лицо водой – все было напрасно. Шастунов лежал неподвижно, с плотно закрытыми глазами, и только слабо бьющееся сердце указывало, что жизнь еще не совсем покинула его. С отчаянием и раскаянием глядела Лопухина в прекрасное лицо князя. «Убит, убит, – думала она, ломая руки. – И убила его я, я, я!..»
– Пока еще нет, – раздался над ней тихий голос.
С легким криком вскочила она на ноги и увидела перед собой черную фигуру. Бледное энергичное лицо вошедшего было как будто знакомо Лопухиной; словно где?то она видела эти проницательные глаза.
– Не пугайтесь, – продолжал по – французски незнакомец. – Вы уже видели меня на балу у графа Головкина. Я – де Бриссак.
Лопухина тотчас вспомнила, как на балу она обратила внимание на стройную фигуру, всю в черном, с брильянтовой звездой на груди.
– О, да, я помню вас, – произнесла она. – Вы угадали сейчас мои мысли. Вы поможете ему? Да?
Она смотрела на него прекрасными, полными слез глазами.
– Я для этого пришел, – спокойно сказал де Бриссак.
– Вы знали? – в изумлении воскликнула Лопухина.
– Я знал это, женщина, – строго ответил де Бриссак, наклоняясь к князю.
Он легко поднял его и осторожно положил на диван. Лопухина с тревогой и суеверным страхом следила за всеми движениями де Бриссака.
– Он будет жить? – с трепетом спросила она.
– Он будет жить, – медленно повторил он.
– О, – произнесла Лопухина, молитвенно складывая руки.
– Теперь уйдите, – сказал де Бриссак. – Вы мешаете мне.
Его голос был повелителен. Лопухина колебалась.
