ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Книга была закончена в январские дни 1991, когда Горбачев вводил войска в Москву. Его поведение соответствовало портрету, обрисованному в книге, — принципиально ограниченный реформатор, твердо взявшийся за невыполнимую и внутренне противоречивую задачу: соединение коммунизма с современностью. Я считал, что Россия политически готова к демократии самого обычного типа, какую можно наблюдать и в Японии, и в Индии, и в Германии, и в Коста-Рике, тогда как коммунизм любого типа в России начинают ненавидеть. Но ни Запад, ни многие даже московские интеллектуалы, ни, конечно, Горбачев, в такую возможность не верили. Именно это неверие в развитость российского народа больше всего другого питало и всемирную «горбоманию», оправдывавшую любые действия Горбачева, и недоверие к Ельцину.
В 1991 году я несколько раз приезжал в Москву по правозащитным и другим делам. Вначале в неспокойные январские дни, когда я выступал на семинаре Ларисы Богораз по принципам правозащитного движения; встретился с Хасбулатовым, Станкевичем и с близкими друзьями. Затем — на майский Сахаровский Конгресс, где, в частности, напомнил убежденным коммунистам, что их поезд ушел (Горбачев слушал) и что пора уходить с честью и мирно; предупредил также Горбачева, что если на народ попытаются надеть прежний хомут силой, то он разнесет всю телегу, — что в точности и произошло с коммунистической телегой в августе. Еще раз я приехал уже после путча — на Московскую конференцию по «человеческому измерению». В дни путча мне в визе отказали. На конференции я получил, между прочим, официальное приглашение на встречу президента Горбачева с бывшими диссидентами. Люди пошли, но мы с женою отказались. Шел сентябрь 1991, борьба еще не закончилась. Я не мог пожимать руку человеку, которого и в книге, изданной на Западе, и в февральском меморандуме госсекретарю Бейкеру, и на встречах в госдепартаменте и Белом Доме, и везде описывал как человека, возглавившего в конце 1990 команду сталинистов Крючкова, Язова, Пуго и других для подготовки реакционного переворота. Кроме того, как раз в тот день я встречался с Б.Н.Ельциным, которого в февральском меморандуме Бейкеру противопоставил Горбачеву как единственного после смерти Сахарова реального лидера демократических реформ[1]. Встретиться в тот же день с Горбачевым, да еще в торжественной обстановке как бы взаимного признания между ним и диссидентами, было мне неприлично.
Теперь я езжу в Москву реже. В глубоком смысле ситуация и в стране, и в мире прояснилась. Империя, начинавшая неудержимо расползаться отнюдь не вчера, а еще в 1917 или даже (если вспомнить о Польше) в 1916 году, распалась теперь почти что мирно — и в этом я опять вижу показатель политической зрелости России. Боровшийся за сохранение СССР Горбачев, начинавший реформы, а затем тормозивший их, стал уже фигурой не политической, а исторической; в истории его имя сохранится со знаком плюс — и на здоровье. Решающие реформы, которых он так не хотел, начались — хотя еще многое не ясно. (Каков, скажем, антидемократический потенциал, сохранивший свою структуру госбезопасности, этой чумы России в течение чуть не трех четвертей века?) На главный план вышла, наконец, задача вхождения России в мировую экономику, и эта задача выдвинет наверх политиков, связанных с деловым миром, с конкретными проблемами конкретных слоев населения, и постепенно отодвинет политиков абстрактного идеологического склада.
Жизнь мира радикально изменилась вслед за демократической революцией в России. Это не только падение коммунизма в десятках стран, от Монголии до Никарагуа, но и распад на той же волне ряда других экстремистских режимов, вроде апартеида в Южной Африке. Правда, в нескольких новых странах (показательно, что не в России) люди позволили себе втянуться в опустошительные гражданские войны, как это случалось раньше в некоторых африканских странах, освобождавшихся от колониализма. Но жизнь планеты в целом, по большой шкале, стала бесконечно безопасней. Не правы те, кто думает, что национальные конфликты на окраинах чреваты третьей мировой войной. Чреватым ею было апокалиптическое «сосуществование» двух непримиримо противоположных систем. А как только распалась неконтролируемая, ведомая безумной идеологией, милитаризованная коммунистическая система, так сама собой отпала причина конфронтации миров, запредельной гонки вооружений и подготовки к взаимным атакам. Никому из индустриальных демократий не требуется нападать на Россию демократическую, а демократической России незачем нападать на них. Те российские граждане, которые шокированы разоружением до уровня разумной достаточности (что означает пока лишь отказ от возможности уничтожить все живое на земле двадцать раз — вместо «разумного» одного), не учитывают, что производить и держать оружие имеет смысл только в той мере, в какой существует перспектива его применения; если такой перспективы нет, то наше оружие убивает нас — нашу экономику. После десятилетий дезинформации и изоляции от внешнего мира они не знают также, что как рынок сбыта Россия нужна современному Западу лишь настолько, насколько она платежеспособна и способна использовать западную высокотехнологическую продукцию; а это значит — настолько, насколько она сама развита как производитель. Это чепуха, что Западу нужна неразвитая, полуколониальная и даже нестабильная Россия. Я на Западе не слышал о таких желаниях. Требования современного рынка как раз обратные. Например, лучшим рынком сбыта для миллионов японских автомобилей и для электроники является не нищая и нестабильная Африка и пока что, увы, не нищая Россия, а развитые или хорошо развивающиеся страны. Замечу также, что проникновение на рынки не зависит сегодня от военной мощи. Не вооруженная до зубов Америка «колонизирует» Японию, а разоруженная до десен Япония экономически «колонизирует» США (что до некоторой степени беспокоит американцев); не военная сила, а производительность определяет взаимные экономические сферы влияния в современном демократическом мире. Это совсем не тот мир, который когда-то описывали Маркс и Ленин. В частности, экономические и прочие интересы народов индустриальных демократий сегодня настолько переплетены, по сравнению с довоенными временами, что им нет никакого смысла, да и невозможно при существующем общественном контроле, нападать друг на друга ни из-за сфер влияния, ни даже из-за природных ресурсов. Вхождение России в этот тесный клуб развитых демократий соответствует ее высшим национальным интересам во всех аспектах ее жизни.
В частности, и в таком аспекте: можно ли сохранить Россию в ее существующих границах? Думаю, что в основных чертах можно. Для этого надо прежде всего, конечно, не проливать кровь, которая никогда уже не забудется; и нужно сказать, что та политика, которую проводит Ельцин, в целом достаточно аккуратна. Затем нужно, чтобы Россия как можно быстрее интегрировалась в современную мировую экономику с ее такой мощной системой коммуникаций и взаимных деловых зависимостей во всех регионах равномерно, какая не снилась нашим коммунистам; в-третьих, чтобы в частный бизнес, и крупный и мелкий, оказались равномерно вовлеченными миллионы и миллионы людей, так, чтобы их основным мотивом деятельности была близкая экономическая выгода, а не дальняя политическая идея.
Всегда появляются, однако, люди, которых ничем не переубедишь, которые готовы ввергнуть страну в новые катастрофы ради своих идей и пристрастий. Что означает, например, идея борьбы за новую «Евразию» или хотя бы за старый Советский Союз насильственными методами, на которые готовы сегодня некоторые оппозиционеры? Только войну против всего мира, так как речь фактически идет о присоединении к России независимых государств, уже признанных Организацией Объединенных Наций.
Коммунистическое полуподполье, к счастью, слабо, но надо помнить, что коммунистическая партия — преступная по своим методам организация, с огромным опытом политических манипуляций и перекрасок, смены лозунгов, временных объединений хоть с дьяволом, хоть с Гитлером, хоть с русскими патриотами, и использования демократических свобод для борьбы за власть с целью ликвидации демократии. Разрешая им агитацию и пропаганду, следует наказывать решительно и без промедлений за призывы к насилию и конспирацию.
Чтобы оценить идиотизм идеологических страстей, полезно понять, что ни одна из двух противоположных концепций цивилизации, назовем их условно «социалистической» и «капиталистической», не может быть обоснована логически. Обе они покоятся лишь на вере, и поэтому обе, увы, никогда не умрут. Так что где-нибудь через сотню-другую лет может снова возникнуть жутковатая проблема сосуществования двух непримиримых систем, скажем, капиталистической демократической России и социалистической тоталитарной Америки. Потому что сегодня в Америке можно встретить больше идеологических защитников социализма, чем в России, хотя и там их пока мало.
