«Жить с одной женой двадцать лет непросто даже в Швейцарии, а в России вообще невозможно!» — так подумал Хариков, проснувшись субботним утром после вчерашнего веселья.
Ночью ему приснился певец Муслим Магомаев. Понять, что бы это значило, Хариков не мог, но беспокойство осталось.
Организм сообщил, что вчера выпили много, на десерт пообщались с гейшами молдавского разлива. Гейши говорили мало, но массаж ступней делали неплохо. Хариков чувствовал себя неловко: знал бы — носки надел свежие.
От всего остались интоксикация и душевный гепатит.
Хариков не любил Азию, Дальний и Ближний Восток, особую нелюбовь он испытывал к Новой Зеландии, он был только в Китае в командировке ровно пять дней. Удивило его в Поднебесной огромное количество людей и английский, на котором они говорили.
Сами говорили и сами понимали себя, удивляясь, что чужие их не понимают.
Харикова звали на Великую стену, но он вспомнил тушенку с одноименным названием и не поехал — переел ее в годы нестабильности и товарного дефицита.
Звали его и в мавзолей Мао, но покойников он не любил — он и живых любил не сильно: родителей и детей своих, вот и весь список.
Тяга к другим цивилизациям закончилась у Харикова в 75-м году в молодежном лагере «Спутник» под Казанью, когда болгарская комсомолка отказала ему во взаимности на вечере интернациональной дружбы. «Дружба дружбой, а в кровать — с капиталистом», — с горечью вспоминал Хариков, разочаровавшийся с тех пор в идеях социализма.
Он лежал с закрытыми глазами, удивляясь глобальным мыслям, блуждающим в нем.
Зазвонил телефон, он услышал голос своего товарища, соратника по вчерашнему отдыху. У них традиция была — проверять друг друга утром после ночных полетов: жив ли товарищ, не сел ли на запасной аэродром?
–?Как дела? — услышал Хариков, и этот невинный вопрос вызвал у него сильнейшее раздражение: ну какие, бляха, дела, если расстались под утро?
–?Дела? Иллюстрирую Борхеса и насвистываю Губайдуллину.
На другом конце провода товарищ хрюкнул — он понимал, что вопрос бестактный, но его бабушка, народная артистка, которая первой разделась догола в советском кино, учила внука интересоваться здоровьем, особенно после пьянки. Второй вопрос поверг Харикова в ступор.
–?Что делаешь?
Ну что может делать мужчина после загула по случаю отъезда жены в Швейцарию? В холодильнике нет ни хера, вещи от входных дверей до кровати лежат на полу в творческом хаосе.
–?Лежу и думаю: или зубы почистить, или повеситься, в голове стучит «Бухенвальдский набат» (привет Магомаева из сна), в кармане ни копейки, последние деньги потратил на букет случайной девушке у метро. За двести долларов сто роз. — Хариков закончил отчет.
–?Ну и что, дала тебе Мисс метро «Белорусская»?
–?Я не просил, хотел сделать человеку праздник, — ответил Хариков.
–?Не думаю, — отозвался товарищ. — Лучше бы денег дал, может, ей кушать не на что?
–?Я не Красный Крест, я хотел праздника, а пропитание пусть добывает сама.
–?Вот весь ты в этом эгоизме и самодовольстве: человеку жрать нечего, а вы лезете к нему с цветами и ликером. Накормите девушку — вот что главное. Все у вас, у нерусских, наперекосяк! — громыхал товарищ в трубку.
–?Ты очень русский, — сказал Хариков, знающий, какой микст представляет его товарищ — убийственный коктейль из цыган, татар, карелов и легкой пенки из русской и еврейской крови.
Эта смесь позволяла ему везде чувствовать себя своим. В зависимости от национального состава компании он извлекал из своей родословной нужную и предъявлял, как проездной.
Товарищ Харикова был замечательный человек во всех смыслах, только раздражал иногда абсолютным позитивом. Если он попадал в аварию, то радовался, что не на самолете, когда силовое ведомство отобрало у него пансионат, купленный по дешевке, радовался, что не надо платить налог на недвижимость.
В любом, самом мелком случае, даже с женами, которых у него было шесть, он ладил и находил одни плюсы: первая считала ему налоги, вторая лечила его домашних животных, с третьей он иногда спал, а с остальными перезванивался.
Разговор по инициативе Харикова иссяк. Последней каплей оказалась новость, что Москва завалена дешевыми попугаями. Он не сразу понял, что имелось в виду, но позже осознал сюрреализм информационной политики, когда говорить больше не о чем.
В голове Харикова загорелась лампочка «Внимание». Он вспомнил, что у жены день рождения и надо бы ее поздравить.
Он не отмечал свои праздники, так и не сумев убедить жену, что ход времени и числа на календаре — это не одно и то же. В дни своего рождения он выключал телефон, не принимал подарков и поздравлений, мотивируя тем, что роды его были тяжелыми и в этот день, день рождения, он испытывает родовые муки и веселье неуместно.
В первые годы жена плакала, не понимая, почему он такой, потом привыкла к его закидонам, но подарков ждать не перестала.
Хариков еще полежал полчаса, пытаясь заснуть и проснуться здоровым, но обмануть организм не удалось, плоть требовала чаю и супа, а голос плоти сильнее голоса разума.
Он решительно встал, пошел в ванную и увидел свое лицо. Это существительное было большим преувеличением: в отражении зеркала торчала морда, старая, жеваная, красная и мятая, как сарафан девушки, изнасилованной казачьим эскадроном.
«Да, — подумал Хариков, — как надо любить деньги, чтобы спать с такой рожей!» Эта мысль настроения не улучшила, но на место его поставила, как вчера в ночном клубе, где на писсуаре был наклеен стикер: «Не льсти себе, подойди поближе».
Душ смыл все сомнения, чай и суп открыли глаза, и в них забрезжил свет в середине тоннеля.
Он позвонил в фирму «Интерфлора» и попросил послать жене в отель цветочную композицию. Менеджеры обещали прислать в течение часа. Хариков решил вспомнить молодость и написать жене послание в стихах — раньше он писал их тоннами, пылая страстью.
Взяв бумагу и ручку, он напряг воображение, но первое, что пришло в голову — «Я вам пишу», — оказалось знакомым, однако, кроме песни Киркорова «Единственная моя», ничего не приходило в голову. Он врать не стал, вспомнив вчерашнее, и стихи отбросил. Муза ушла, видимо, к другому мужику — если женщина уже дала, тут не до стихов. «Добавим денег на подарок», — утешил себя Хариков.
Позвонили в дверь, на пороге стояла симпатичная девушка, очень похожая на вчерашнюю гейшу. Он приятно удивился, что на пороге трепетная лань, а не старая сука с лицом работницы дэза, — бывало, зайдешь в поезде в вагон СВ и ждешь, что в купе зайдет девушка, а заходит мужик с кривой рожей, тоже ожидавший увидеть вместо тебя что-нибудь менее противное.
Лань зашла с альбомом, цепким глазом оценила обстановку и поняла, что здесь можно рассчитывать не только на чаевые, но и на более серьезные бонусы, если фишка ляжет.
Прикинув возраст клиента и стоимость квадратного метра, она решила прилечь только за триста и внутренне собралась, концентрируя обаяние.
Хариков в альбом не смотрел — он разглядывал девушку, она заметила, расстегнула две пуговки на фирменной рубашке, и декольте открыло взору Харикова картину «Утро в сосновом бору». Он почувствовал себя медведем, собирающим малину, и в его ушах зазвучала песня «Ягода малина нас к себе манила…».
Девушка заволновалась: платить за квартиру нужно было еще вчера, осень не за горами, а сапоги надо менять. «Скажу четыреста, дядька вроде бы нормальный», — решила она.
Хариков готов был включиться в эту игру, но, вспомнив свои мысли в душе и отражение в венецианском стекле, решил, что ничего не будет. Он решил уйти из секса на заслуженный отдых, сам, как Кафельников из «Большого шлема», вовремя зачехлив ракетку.
