переждать время до момента, когда они не нужны. Только в такие редкие случаи полного затмения наступала радость и время останавливалось. Прибор мучительного ожидания исчезал физически из моей жизни. Если на душе хорошо, я всегда снимаю часы и забываю о времени.
Я знал способ проверить свое отношение к женщине, лежащей рядом. Если ваше чувство больше, чем желание получить по инстинкту, то посмотрите на ноги и руки.
Если вы не сняли часы и носки — это не любовь, и то, что вы без трусов, ничего не значит. «Так природа захотела», — поется в известной песне.
Снимать часы приходится все реже и реже. Сейчас я ношу дорогие часы с турбийоном, где много циферблатов и стрелок, есть вечный календарь и номер, говорящий, что ты записан в число людей, время которых наиболее ценно. Но все-таки без часов-наручников лучше, они держат тебя на привязи и заставляют ждать, когда весь этот механизм отсчитает твой путь всеми своими циферблатами во всех часовых поясах.
Полупроводник
У П.П. сегодня было два мероприятия: свадьба и поминки. В зале ресторана накрыли стол для поминок, людей ждали к трем, к шести в том же зале ждали свадьбу. Меню было таким же, только на поминках поставили кутью, а так все то же. П.П. пришел на поминки с открытия памятника, где продрог на ветру, и выпил рюмку за свое здоровье. Одет он был строго: пиджак типа блейзер и черная бабочка для скорби, одежда была универсальной и для балета, и для сауны. Подъехали люди с кладбища, молча выпили, потом вспомнили покойника — какой он был великий человек, мастер художественного слова, сама доброта. Никто этому не верил, даже вдова, так как был он дрянь, бездарный писака и тиранил семью до самой смерти. Живой он слова доброго не стоил, а сегодня был его день. После пяти рюмок скорбь куда-то ушла, стали тихо рассказывать анекдоты. Жена сказала: «Пусть, он очень это любил». Потом подали горячее, все сняли пиджаки, образовался гудящий рой с укромным хохотком, и если бы не портрет с рюмкой, то это собрание можно было бы перепутать с юбилеем. К пяти часам все стали уходить, осталась только небольшая группа, которая всегда есть на всех застольях: их невозможно выгнать даже с поминок. П.П. домой перед свадьбой не поехал — да и зачем? Пробки. Бабочку поменял на красную, перешел линию невидимую и сразу оказался за свадебным столом, который уже накрыли. Свадьба вскоре началась, часть гостей он видел на поминках, но виду не подал. Веселья особого не было, но ели хорошо: невеста была немолода, вступала в четвертый брак, в этом же зале год назад она плакала безутешно по оставившему земную юдоль мужу — поэту ниже средней руки, прославившемуся поэмой-пародией «Кому на Руси жить хорошо» с масонской подоплекой. И вот год спустя свадьба с венчанием. Новый муж, отставник из внутренних органов, нашел в ней любовь и музу — он писал детективы с погонями и перестрелками, хотя всю жизнь просидел в кадрах. Муза была прекрасна, как молодая сирень, сделала к свадьбе круговую подтяжку и коррекцию фигуры посредством фуросемида и бисакодила. Платье заказали с корсетом, для особой притягательности с железными обручами, с конским волосом и моржовым усом. Это сооружение стянуло место, где была талия, так что лицо ее стало бордово-пунцовым от недостатка кислорода в нужном месте. Розовая вуаль сменила черную, и ожидания переполняли ее. Первой брачной ночи она не боялась — столько лет провела в писательских объятиях! Молодой автор ее испугать не мог — мастерство не пропьешь. П.П. плотно закусил и выпил, он проголодался после поминок. Невесту он знал с юности, когда- то в далекие семидесятые по пьянке сумел завалить ее в буфетной родного ресторана. Глядя на нее после многолетнего перерыва, он решил повторить, да и невесту он никогда не пробовал — мужчина в настоящее время он был с деньгами и положением и приглашен был как свадебный генерал. Он подсел к новобрачным, сказал ничего не значащие слова. Вышло весомо и многозначительно. Он обнял невесту за вновь образовавшуюся талию, шепнул ей в ухо, позвал в буфетную — войти в ту же реку второй раз и опровергнуть эту сраную философию, из-за которой его выгнали из университета много лет назад. Невеста вздрогнула, напряглась, но не сильно. Корсет мешал. Она решила, что легкая разминка перед боем не помешает, даже наоборот. Вернувшись из подсобки, она обняла жениха и поцеловала его в седую плешь. Все закричали: «Горько!» — а ей, разгоряченной воспоминаниями, было сладко. Тамада, старый мудак из Москонцерта, стал рассказывать мохнатый монолог голосом Левитана о том, что сегодня в космосе соединились два корабля — «Жених» и «Невеста», бортовые системы работают нормально, стыковка произойдет по адресу метро «Аэропорт». Все смеялись старой шутке времен Белки и Стрелки, первых космических пассажиров. Потом невеста бросила букет, все ловили, сбивая посуду. Он достался собачке, хозяйка которой была лютой подругой невесты. Собачка бегала по залу в поисках кобелька, но не находила. Старая была собачка, слепая уже, но шанс свой упустить не желала. П.П. посадил невесту к себе на колени, как много лет назад, но сидеть ей было неудобно. Корсет давил, да и неловко было перед женихом. П.П. гладил ее и говорил жениху, что он ему завидует, но это было неправдой. Жених верил значительному человеку, он уважал всех, кого видел по телевизору. Окосев окончательно, П.П. открыл ежедневник — еще нужно было заехать на премьеру в Большой, выйти на поклоны с Жизелью в качестве спонсора, потом ночной просмотр фильма с Де Ниро и съемка с ним для сайта. Маэстро объяснили, что он местный как бы дон, а это он понимал. Приглашение в клуб для тех, у кого за пятьдесят (лимонов), он порвал еще утром, зная, что там, кроме проституток и визажистов, никого не будет. Он никуда больше не поехал, зашел в бельевую подсобку, рухнул замертво на мешки с грязными скатертями, как много лет назад, ожидая, когда откроют метро.
Полет шмеля
Писатель проснулся рано, в голове шумело, к этому прибавилась досада за вчерашний вечер, проведенный в клубе-казино, где он развлекал игроков в VIP-зале.
Бред произошедшего состоял в том, что там собирались самые азартные люди и, кроме игры, их не интересовало ничего; даже девушки, сидящие в баре, до конца игры не позволяли себе подходить к игрокам, а тут писатель! Ну известный, ну из телевизора! Да хоть Достоевский! Никто не нужен, кроме фарта.
Арт-директор, старый товарищ, звонил много раз, зазывал писателя: «Приди, выступи, тебя ждут». Да и гонорар в тысячу долларов обещал за полчаса. Писатель жопой чувствовал, что идти не надо, но советское воспитание и желание помочь старому товарищу, служившему в казино затейником, преодолеть не смог, согласился на свою голову. Так думал ранним утром известный писатель, потерявший свое лицо в прошлую ночь.
Звали в одиннадцать вечера. Писатель уже поужинал, захотел спать под шелест «Новостей», где целый день показывали сюжет о школьниках, убивших двух бомжей и собаку из экологических соображений, — мальчики хлопали глазами, не понимая, за что их ругают.
Писатель, возмущенный новостью, хотел ринуться к столу и написать статью «Не могу молчать», но снизу позвонили, что приехал «Мерседес» из казино, и пыл его растаял на кожаном диване «шестисотого», мягко летящего мимо еще живых соотечественников и их детей. В окне машины мир не казался таким отвратительным, а даже наоборот.
В сияющий огнями дворец приехали быстро, писатель прошел в VIP-зал, где его ждал управляющий казино и старый друг, поседевший и сгорбленный, но в золотой ливрее, — он был похож на старого слугу из плохого фильма о жизни знати. Бывший режиссер и неплохой актер, он служил, как старая канарейка в богатом доме: выбросить нельзя, но и слушать невозможно.
Оглядевшись, писатель попытался понять, кто его слушатели. Он увидел людей, чьи взгляды были устремлены на столы, где они вертели своей судьбой, не удостоив его даже взглядом.
Друг, заметив его смущение, сказал, чтобы он не беспокоился: встреча будет в ресторане и они придут туда с огромным удовольствием. Писатель, как человек внимательный, подумал, что для того, чтобы доставить удовольствие этим людям, он должен превратиться в шарик и скакать по колесу, попадая в их
