— А затем, — жизнерадостно продолжала Битси, — Соммеров высмеяли и выслали в Багдад. По- видимому, ни одна другая страна не приняла их. И мама сказала, что потребовались годы, прежде чем они пробили свой путь к цивилизации, которая, как я полагаю, называется Швейцарией. Конечно же, мама разгневана на Хаксли за то, что она приняла тебя, Энн, в школу, которая считается привилегированной. Но я этот взгляд не разделяю, — заявила вдруг Битси фарисейским тоном. — Я сказала маме, что всякий, как бы низок он ни был, заслуживает право на хорошее образование — независимо от того, кем он является или от каких родителей происходит. Это по-американски, — ханжески пояснила она своим слушательницам.
Но Андрианна больше не слушала. Теперь она могла думать только о том дне, предпоследнем в слишком короткой жизни нежной и кроткой Елены, когда та, веря в красоту любви, которую разделяла со своим Энди, говорила Розе об этой любви… этих золотых моментах, украденных у вечности, не зная, что до нее была Хелен Соммер, которая также наслаждалась с Эндрю украденными моментами. Бедная, наивная Елена, не знавшая, что то, что блестело, как золото, было всего лишь бронзой, к тому же почерневшей.
Неудивительно, что Хелен ненавидела ее! Она потеряла Эндрю Уайта из-за Елены. Ненавидела мою мать… ненавидит меня! И она согласилась взять ее из рук Эндрю Уайта ради денег и отвезти в Багдад. Все сходится. Почти сразу же, как они прибыли в Багдад, Соммеры переехали в Цюрих. Ее отец, видный миллионер, очевидно, купил новое назначение. Но тут до ее сознания дошел голос Битси, которая все еще громко разглагольствовала:
— Я наконец уговорила маму не требовать, чтобы Энн выбросили из школы, — говорила она девочкам. — Не ее вина, что она племянница женщины tres declassee[7], в сущности, такой же шлюхи, как и мексиканочка, но только, конечно же, британской и с массой претензий. Как бы то ни было, я отговорила маму и даже не ожидаю благодарности…
Теперь уже Андрианна налетела на Битси: била руками, ногами, хватала за волосы, царапала и даже кусала. Золотистые кудряшки Битси превратились в месиво, а сама Андрианна истекала потом и совершенно обессилела…
Руководство школы сочло обеих девочек виновными в том, что они сами называли «разногласием». Но поскольку ни та ни другая ничего не сказали в свое оправдание, было решено спустить это дело на тормозах и не посылать писем домой при условии, что такое не повторится.
После этого Битси всячески избегала ее. И все-таки Андрианна в чем-то была ей благодарна. По крайней мере, она поняла массу вещей гораздо лучше.
Да, весь этот инцидент был еще одним звеном в уменьшении целого, но, оглядываясь назад, она поняла, что он не изменил общего положения вещей.
Именно сейчас были только Джонатан Вест и она, не Андрианна Дуарте или Энн Соммер, но Андрианна де Арте, и у них есть два дня, ровно сорок восемь часов. Независимо от того, что сулит им будущее, ничто и никто не сможет отобрать у них эти часы. Это великое богатство, которое она будет бережно хранить всю жизнь и которое является ее единственным достоянием в бренном мире.
8. Суббота
В ту ночь Андрианна так и не вернулась к себе в каюту. Только к рассвету сон наконец одолел их. Первым уснул он, а она еще несколько минут смотрела на него, спящего, и невольно любовалась — каким юным и трогательным выглядел он во сне.
В эти минуты ей стало ясно, что она бесконечно сожалеет о каждом пролетевшем мгновении, с трудом расстается с ним и с радостной горечью встречает следующее. Может, это и есть цена настоящей любви? Неутолимое желание, страсть, бесконечные требования, мольбы, просьбы — и все об одном и том же?
Наконец, когда ее глаза стали слипаться и она почувствовала, что проваливается в сон, она приказала своим внутренним часам разбудить ее, пока не станет слишком поздно, и тайно надеялась, что хоть этот механизм не подведет ее.
Он склонился над ней, и она медленно начала просыпаться. Он разбудил ее чувственность, целуя ей плечи и грудь, и она теснее прижалась к его губам, наслаждаясь роскошью этих минут. Но увидев льющийся через иллюминаторы солнечный свет, она резко села в постели.
— Который час? — спросила она тревожно.
— Не знаю. Не интересовался. Девять… может, десять. А что? Разве не все равно? Мы ведь никуда не опаздываем? — Он рассмеялся, наклонил голову и провел языком по ее шее. — Или я не прав? Может, тебя ждут на партию в шафлборд[8] или что-нибудь в этом роде?
— Нет, — призналась она, чувствуя себя очень глупо. Она откинулась на подушки и улыбнулась ему, стараясь выглядеть как можно более спокойной. — Никто меня не ждет. Но мне обязательно надо знать, сколько сейчас времени. Ну, скажи мне, пожалуйста. Это у меня пунктик. Я непременно должна знать время, иначе я теряю чувство ориентации.
— О'кей. Больше всего мне не хотелось бы, чтобы ты потеряла чувство ориентации. Мне необходимо твое полное внимание. — Он взглянул на свои наручные часы, лежавшие на ночном столике. — Девять сорок две, ровно. Довольна? Я и представить себе не мог, что у такой леди, как ты, может быть хозяин по имени «время», — поддразнил он ее.
Время не хозяин — время мой враг.
— А как ты думаешь, какая я леди?
Вопрос пустой, банальный, но не без значения. Это вопрос той, которая любит и, следовательно, задан по существу. Тем более что она знала, что он скажет ей. Прекрасные слова, удивительные слова… и он их сказал, все до единого.
— Ты голодна? — спросил он.
— Ну, вчера мы так и не поужинали.
— Верно. Но я не желаю об этом, учитывая… — Он усмехнулся. — А ты?
Она рассмеялась в ответ:
— Нисколько. Но нам нужно что-нибудь поесть, чтобы поддерживать силы. Так ведь принято говорить? Кроме того, мне просто необходим кофе, я бы выпила целый кофейник.
— Тогда решено. Мы пойдем завтракать.
— Нет, пожалуйста, не проси меня растрачивать драгоценные часы так безрассудно!
— А разве обязательно идти? Мне здесь так хорошо, что я не хочу уходить отсюда. Почему бы нам не позавтракать прямо здесь, в этой прекрасной постели? Так ведь гораздо уютнее. Гораздо… интимнее, если можно так сказать. — Она ласкала голосом это слово, и он сразу же все понял, почувствовав тонкий оттенок ее интонации.
— Мы действительно можем так сказать, — торжественно согласился он.
Когда после завтрака она собралась пойти к себе, чтобы почистить зубы, принять душ и взять себе что-нибудь из вещей, хотя бы пеньюар, он запротестовал.
— Даже не хочу слышать об этом. Ты можешь вообще не уходить отсюда.
— Боже мой, как ты любишь командовать, — сказала она с игривостью шестнадцатилетней девочки. — А что ты сделаешь, если я не послушаюсь?
— Попробуй, тогда узнаешь.
— Ты накажешь меня?
— Обязательно.
— Обещаешь? — Обещаю.
— Ах, я согласна! Накажи меня! Накажи своими поцелуями…
В его белой кафельной ванной она почистила зубы его зубной щеткой. Она была совсем без всякой
