отдельные побеги, во многом далекие от основного, станового хребта рода Надежиных и их ближайших родственников — Дмитриевых. Гординых, Моряковых и Яновских.
Галина Борисовна сама рассказала что знала об отцовских родителях, знатной строительной династии, построивших не один город на далеких планетах, на ВТОНах — Внеземных Территориях Объединенных Наций.
И теперь Аня знала, что на этих самых ВТОНах верой и правдой служат людям жилые дома, заводские корпуса и магазины, возведенные папиными родителями — и на Кларе, и на Екатерине, и на Грозном. А больше всего — в Громове, столице близкой (по галактическим меркам) Ружены.
Галина Борисовна в душе догадывалась, что столь неожиданный и острый интерес, вдруг вспыхнувший в душе дочери, был всего лишь проекцией грусти по отцу, слишком редко бывавшем дома. Анна росла и всё сильнее нуждалась в нем, его присутствии в доме, возможности поведать ему свои первые девичьи секреты, потому что дочь у Надежиных, как это нередко бывает в семьях военных, была абсолютно «папина», и с годами тянулась к отцу всё сильнее.
Но в собранных матерью справках и биографических анкетах не было того Надежина, которого искала Аня. И однажды настал момент, когда загадочная история двух пропавших звездолетов, о которых кроме мамы, кажется, вообще никто не знал в целом свете, полностью захватила девочку, овладев всеми ее мыслями. Как волна, которая во время шторма на красноморском курорте Эль-Кусейр когда-то захлестнула девочку с головой и потащила за собой прямо в открытое море.
К тому времени она придумала себе новое, секретное имя — Тайна. Тайна Надежина звучало вполне интригующе, вот только было обидно до слез, что этим секретом ни с кем нельзя поделиться.
Школьные учителя истории и астрономии при упоминании имени звездного капитана Надежина лишь пожимали плечами, а на вопросы о звездолетах «Восход» и «Звезда» разве что не крутили пальцем у виска. Потому что в большинстве своем были взрослыми и воспитанными людьми, спокойно воспринимающими россказни тихой, задумчивой девочки с зелеными глазами, на дне которых слабыми огоньками мелькали отсветы мечтательной и романтичной души.
И тогда Тайна — теперь она иначе себя уже не звала — решилась спросить у матери напрямую. Хотя момент, возможно, был выбран неудачно — Галина Борисовна со стоическим видом битый час раскладывала на широченном столе электронные карточки, высыпанные из трех длинных узких ящиков с литерами первых букв алфавита.
— Мам! Почему я никогда ничего не слышала от вас с папой о нашем предке, капитане Петре Надежине? Он ведь летал на «Звезде», правда?
И поскольку мать все еще смотрела на нее тусклым, ничего не выражающим взглядом, видимо, погруженная мыслями в свою текущую работу, Тайна в нетерпении, страшно волнуясь, добавила:
— Ведь этот капитан, он по правде тоже мой дедушка, так? Только совсем уж пра-пра-пра-пра…
Тут Тайна запнулась, не зная в точности, сколько этих самых «пра-пра-пра» в действительности должно отделять ее от капитана Надежина.
Галина Борисовна ничего не ответила.
Пару минут она молча смотрела на дочь поверх очков — изящных, в тонкой золотой оправе, предмете воздыханий Тайны, ради которого она готова была даже привить себе близорукость, а еще лучше — дальнозоркость, чтобы удобнее было смотреть по ночам на звездное небо. И лишь потом мать резко встала из-за стола.
Она быстро прошла мимо ошеломленной дочери из кабинета в вестибюль архивного отдела и резко свернула в узкий коридорчик, ведущий к служебному выходу. Рванула дверь, за которой лежал крохотный дворик, излюбленное место перекура молодых архивариусов с погонами мичманов на широченных, налитых силой плечах. И задохнулась яростным октябрьским ветром.
В тот год ветры дули весь октябрь напролет, непривычно холодные, даже морозные. Но сейчас Галина Борисовна не чувствовала их студеных дуновений, не замечала ледяного воздушного скраба, покалывающего колючками ее усталое лицо с глазами, порядком воспаленными от двухдневной классификации и срочной сборки уставного архива для Главдальразведки. Минуту назад ее собственная дочь, милая и взбалмошная Анька, спросила ее о том, кого никогда не было на свете.
Во всяком случае, так считали ее управление, непосредственный шеф и даже родной муж.
Петра Надежина и его корабля «Звезда» не существовало! Это была химера, миф, пустые бредни редких космоэзотериков-любителей из московского якобы исторического общества «Факт», с которыми уже давно следует провести воспитательно-разъяснительную работу о недопущении впредь распространения всяческих измышлений, не подтвержденных ни свидетельски, ни документально, ни тем паче аудиовизуальными материалами…
Ситуация была одновременно и проста, и чрезвычайна до невероятности.
Ее дочь, самая обычная девчонка, хотя уже и не по годам серьезная, ее Анька нигде в целом мире не могла узнать или услышать ровным счетом ничего о капитане Петре Надежине.
Разве что от Смагиных или, упаси Боже, Сазоновых.
Но из ныне здравствующих потомков
И всё же инструкция требовала в таких нештатных случаях немедленно поставить в известность Первый отдел Второго управления Генштаба ВКС.
Капитана Овсянникова Галина Борисовна Надежина недолюбливала за излишнюю въедливость и педантичность. Однако искренне уважала его преданность делу и высочайший профессионализм. Именно капитан был яростным сторонником введения предварительной фильтрации материалов во всех видах СМИ, за что пишущая братия немедля окрестила его Цензуро-Цербером. Овсянников об этом своем прозвище знал и по слухам сдержанно им гордился.
Но Галине Борисовне было сейчас не до служебных обязанностей и должностных инструкций. Единственный человек, от которого Аня могла услышать о капитане «Звезды», была она сама, Галина Борисовна Надежина, начальник 3-й секции Архива документов, рукописей и записок, не имеющих практического научного значения Музея Главдальразведки.
И тоже капитан, хотя последнему обстоятельству она была обязана, конечно же, случайным совпадением.
Но один капитан никогда не говорил своей дочери о другом капитане. И старался даже не думать в ее присутствии о нем. Но, видимо, получалось плохо.
Капитан Надежина закрыла глаза. Перед ее мысленным взором пронеслись образы один страшнее другого.
Младенец с двумя параллельными разрезами в области миндалин, слишком похожими на недоразвитые жаберные щели, чтобы это было случайностью.
Жизнерадостный мальчик лет шести с живыми блестящими глазами и руками, от кончиков пальцев до локтей покрытыми блестящей бородавчатой кожей, которую не лечит даже лазерная терапия, и которая совсем не похожа на обычный ихтиоз, пусть и в крайней фазе развития.
И, наконец, совсем уж непонятное существо со скелетом, согнутым в дугу, маленькими глазками над огромным, складчатым ртом, и четырьмя подагрически искривленными конечностями, увенчанными твердыми кожистыми перепонками, за которыми не видно пальцев…
Это Сазоновы. Временной промежуток — тридцать шесть лет, почти полвека. Полвека удивления, растерянности, страха, и в итоге — глухой ненависти и отчаяния.
Потому что были и другие. Совсем уже другие, образы которых сейчас наотрез отказывалось возрождать милостивое воображение.
И Надежины.
Разные. Странные. Необъяснимые. Без внешних уродств и атавизмов, всех этих бородавок, перепонок, волчьих пастей и иных, еще более причудливых капризов морфологии. Морфологии невесть какой природы, ставшей бичом и проклятием рода Сазоновых.
У Надежиных всё это было внутри. Проявлялось внешне лишь необычными умственными
