полянами и просветами. Остановились у опушки и сразу услышали уже знакомые ясные звуки передовой. По опыту, до нее 2–3 км. Огневики стали устанавливать «в линейку» четыре орудия нашей батареи на поле, недалеко от опушки, оборудовать огневые позиции, рыть траншеи и ровики, позднее блиндажи. «Студебекеры» и кухню отогнали подальше, в глубь леса, в более безопасное место.
Комбат с одним из разведчиков, захватившим стереотрубу, пошел устанавливать связь с пехотой, которую мы должны будем поддерживать при наступлении. Там же оборудовалось НП для выявления целей и реперов для пристрелки батареи. Туда же потянули связь. Я и часть разведчиков остались пока на огневой позиции.
Наш взвод выбрал место поодаль от огневой позиции, почти на опушке, чтобы при возможном ответном налете немецкой артиллерии не попасть под обстрел. Сразу же все начали спешно, почти лихорадочно, готовить очередной блиндаж для себя, где можно было бы схорониться от непогоды и, главное, от обстрела. Почва была песчаная, замерзшей корки почти не было, вода не проступала, и через 1–2 часа мы вырыли очередную ступенчатую яму с проходом почти в рост. Напилили и накрыли яму довольно толстым накатом в два слоя из еловых стволов (мины и легкие снаряды не прошибут!), покрыли, как всегда, лапником, засыпали песком, накидали сверху веток для маскировки, и блиндаж на 5–6 лежачих мест готов! Кто-то нашел и принес соломы, застелили лежанку, поставили печку, затопили, и все «строители» брякнулись отдохнуть.
Где-то в середине нашей «стройки» на огневой позиции нашей батареи началась стрельба из одной пушки — это пристрелка по реперным целям по командам с НП батареи. Мы боялись, что немцы засекут нашу батарею и начнется ответный налет, а у нас нет даже ровиков. Поэтому и торопились, сколько хватало сил, соорудить блиндаж. Но ответа до конца стройки и даже позже не было. Кругом шла пристрелка других батарей, готовилось наступление, и немцы пока отвечали по другим целям. Может, нас пропустили? Оказалось, что не пропустили. Чуть отдохнув, пообедали и только успели помыть котелки, как недалеко с треском в воздухе разорвался бризантный (пристрелочный) снаряд. Один, другой. Значит, засекли нас, и после пристрелочных снарядов будет налет. Быстро скатились в свою землянку, и почти тут же раздался свист, грохот разрывов, то ближе, то дальше, но в стороне. Подтвердилось, что мы удачно выбрали место под блиндаж! Налет длился 5–10 минут, потом перерыв (у скрупулезных немцев обычно 3–5 минут) и повторный налет. Затем стало тихо, точнее, налеты шли по другим, сравнительно далеким местам. Мы вылезли из блиндажа проверить, все ли в порядке. Налет оказался далеко не точным, ничего не повредило, никто не пострадал. Порядочный-массив воронок от снарядов оказался на 50–100 м за батареей. Повезло — перелет!
Поздно вечером меня и еще нескольких солдат погрузили на несколько «Студебекеров» и отправили за снарядами. Ехали довольно долго, прибыли на полевой склад в какой-то чащобе среди высоченных густых лохматых елей. При свете фар начали грузиться. Я еле поднимал с напарником ящики со снарядами, казалось, сейчас надорву живот. Наконец, мы погрузились, вернулись, сбросили часть ящиков на огневой, а остальные оставили в машине. Я побрел в свою землянку и тут же заснул. Караул не выставляли, зачем? Рядом огневая позиция с часовыми. Это было нарушение устава, но опыт показал, что вероятность беды в таком случае (вдруг немцы подкрадутся за «языком») ничтожна. Вообще, в боевой обстановке мы часто делали подобные нарушения, иногда это было рискованно, но по большей части оправданно.
На другой день Шалевич и Хвощинский были вызваны на НП, а у меня выдалось свободное время, и я решил побродить по лесу, хотелось осмотреть новое место. Пробираясь через чащу в стороне от огневых позиций, увидел впереди контуры огромного шалаша. Кто там? Подошел и обнаружил временное жилище жителей, человек 10–15, женщины с детьми, старики и старушки. Белорусы. Здесь они прятались от немцев. Все измученные, хмурые, усталые, неразговорчивые, какие-то настороженные. Только спрашивали меня: «Надолго ли пришли?» Я заметил голодные взгляды ребятишек и вернулся к своей землянке. Как раз вернулись Шалевич с Хвощинским. Посовещавшись, мы собрали узелок сухарей из своих пайков и несколько ломтей хлеба. С этим «подарком» я и Шалевич отправились в лес к обнаруженному мной шалашу. Встретили нас опять настороженно, поблагодарили за гостинец, но как будто чего-то опасались. Мы немного поговорили, сказали, что немца скоро прогоним и им можно будет вернуться к себе, правда, придется строиться заново. Нас молча слушали, кивали, вздыхали, но контакта не получалось. Ушли мы в недоумении. Только много позже, далеко после войны, я, прочитав много о том времени и поговорив с очевидцами, понял, что они, особенно женщины, боялись насилия, которое было, увы, не только от немцев, полицаев, но и от некоторых партизан.
К вечеру Шалевич с Хвощинским вновь ушли на НП, а меня, Воронкова и еще кого-то из связистов оставили в резерве. Недалеко, в темноте, тихо переговариваясь, шла к передовой пехота. Мелькали огоньки цигарок, слышался топот множества ног. Потом стихло, только время от времени слышались минометные разрывы на передовой. Это немцы почувствовали, а возможно, уже ждали, что завтра наступление, и пытались заранее как-то ответить.
Только обозначился рассвет, как загрохотало, завыло все кругом, затряслась земля. Началась артподготовка, которая длилась минут 20–30. Немцы отвечали слабо, в основном по передовой, до нас не долетел ни один снаряд. Только кончилась артподготовка, как низко над лесом с ревом пролетело несколько звеньев наших штурмовиков «Ил-2». Вскоре послышались разрывы сбрасываемых ими бомб и реактивных снарядов и редкая стрельба немецких зениток. Затем, временами, работала наша артиллерия и слышались автоматно-пулеметные очереди. Последнее означало, что наши штурмуют окопы противника. Вскоре пришло сообщение, что удалось захватить первую линию обороны, но дальше продвижение застопорилось. Там оказались власовцы, которые упорно сопротивлялись, так как понимали, что им все равно не жить.
Отношение к власовцам было хуже, чем к эсэсовцам. Предатели, негодяи! Их редко брали в плен. Запомнился один эпизод. На одном из перегонов с позиции на позицию наша колонна остановилась, и мы попрыгали с машин, чтобы размяться. Вдруг услышали приближающиеся от головы колонны возмущенные крики, брань, среди которых я различил «власовцев, ети их… ведут», и я увидел следующую картину. Поодаль от обочины вдоль нашей колонны вели трех власовцев. Впереди и сзади конвойные с винтовками. Два власовца были небольшого роста, одеты в немецкую форму, а один, огромный, с растрепанной копной рыжих волос и растерзанной одеждой, шел босиком прямо по снегу. Из колонны то и дело выбегали солдаты, подлетали к рыжему, били по голове, по лицу, по спине. Били чем попало: кулаком, прикладом, саперной лопаткой. Эта троица шла как сквозь строй, хотя конвойные старались идти как можно дальше от колонны, по краю болота или близ опушки леса. На окрики конвойных никто не обращал внимания, даже когда они уговаривали (с матюком) дать им довести пленных до штаба на допрос или грозились стрелять. Ну, стрелять, конечно, не посмеют, их бы самих тут же прибили заодно с пленными. Доставалось в основном рыжему, все лицо которого было расквашено и в крови. Такой неистовой ненависти я никогда не видел. Только приличное расстояние спасало их от расправы. Не знаю, довели ли их до места. Сцена эта вызвала у меня отвращение своей слепой, безумной и бессмысленной ненавистью. Хотя я понимал и разделял чувства к власовцам, но бить сдавшегося, поверженного, беспомощного врага — в этом было что-то животное, шакалье, бесчеловечное. Даже мелькнула мысль, что, может, они специально сдались. Но тогда надо было им предвидеть подобную ситуацию.
К полудню бой стих и нас перебросили на новую позицию, правда, недалеко, всего на 3–4 километра вперед. Опытные вояки и вернувшиеся с НП разведчики говорили, что наступление оказалось неудачным. Обычно так мало продвигаются, когда не удается прорвать всю глубину обороны.
На новом месте мы начали срочно оборудовать позиции. Опять рыть и оборудовать блиндажи. Все работали сколько хватало сил. Однако соорудить мало-мальски пригодный блиндаж не удавалось. Через несколько штыков копки проступала вода. Мы выбрали место повыше, на пригорке, что плохо с точки зрения обстрела, но другого выхода не было. Удалось выкопать чуть больше полметра, а дальше опять проступала вода. Тогда положили на дно несколько толстых бревен, а сверху настил из жердей, покрытых неизменным лапником. Сверху сделали однослойный накат из бревен. Накидали, как всегда, лапник и песок с землей. Блиндаж готов! Плохенький, но от мин защитит. Залезали и перемещались внутри ползком, то и дело задевая бревна потолка и получая порцию песка из щелей между бревнами наката. Снизу тянуло холодом от воды. Противно, мерзко, холодно, но пока другого выхода нет. Кто-то принес издалека немного соломы, стало чуть лучше. Подстелили плащ-палатку и отдыхали по очереди, прижимаясь друг к другу спиной для тепла. Хорошо, что не морозно, только минус 2–3 градуса. Одежда вроде теплая, байковое нижнее белье, гимнастерка. Сверху ватная телогрейка, ватные брюки, валенки, шинель, на голове ушанка. Но пропотели,
