– мадам Дорис. Ну да теперь есть и для нее аргумент. Весьма убедительный».
Солнце давно скрылось, с реки на город наползал туман. Становилось зябко. Волей-неволей, а шагу прибавишь. Павел Романович шел все быстрее, и Софи?, семенившая рядом, еле за ним поспевала. Сперва- то, в горячке, извозчика взять позабыли, а теперь поблизости – ни единого.
Впрочем, ничего страшного: дом старухи Васиной отсюда в получасе быстрой ходьбы. Ну, с дамой, пожалуй, минут сорок.
Справятся.
Софи?, надо сказать, против совместного путешествия нисколько не возражала. Оно и понятно – до сих пор в шоке и целиком полагается на мужчину. Но бесконечно так продолжаться не будет: успокоится, отойдет сердцем, обдумает свое положение. И тогда сообразит, что лучшая для нее защита – не безвестный доктор, а собственная мадам. К ней и кинется, непременно.
Но до этого еще есть время, и надо использовать его с толком.
Значит, так: перво-наперво кот. Убедиться, что с ним все в порядке. Затем – визит к Дорис. Теперь уже поздно, придется отложить на утро. Предложение прежнее, а вот отказаться она не сможет – уж в очень крупные неприятности угодила ее подопечная. Тут закрытием борделя не обойдется: дело-то выходит вполне политическим. Получается, в ее заведении образовался настоящий заговор. И по всему, мадам Дорис должна была о нем знать. Или даже пребывать в центре – во всяком случае, такие мысли у полиции неизбежно возникнут. Впрочем, уголовная полиция здесь, пожалуй что, ни при чем. Заговоры – это уже компетенция военных властей. Да, деваться мадам некуда – надо соглашаться на предложение.
Дворник уже запер ворота, но, получив целковик, ворчать перестал и отпер замок обратно. Васина спать еще не ложилась. Сперва просияла, увидев Павла Романовича, но, когда из-за спины его выглянула Софи?, старуха переменилась. Сухо сказала, что у нее здесь не дом свиданий, а приличное место, и потому
Еле уговорил Павел Романович позволить Софи? остаться до утра. Правда, врать и выкручиваться, выдавая ее за сестру или там за кузину, не стал. Сказал как есть, только добавил – никаких особенных отношений, просто знакомая, которая попала в беду. В общем, уломал.
Кота Васина сама принесла – сказала сухо, будто тот задирает других, и вообще места для него нет. Ну что ж, и на том спасибо.
Устроились в комнате Сырцова. Сперва так, бочком – жилец-то с минуты на минуту должен был заявиться. Павел Романович то и дело поглядывал на часы, что-то прикидывал. Шляпную коробку – кошачье узилище – поставил у себя на коленях. Но Зигмунд в той коробке более пребывать не желал. Зашипел, вырвался и махнул под кровать. Так и сидел там, покуда Дохтуров картонку не запихнул на шкап.
Электрическая лампочка, и без того тусклая, красноватая, вдруг начала меркнуть. А потом моргнула раз, другой – и вовсе погасла.
Павел Романович нашарил на столе коробок, чиркнул спичкой и зажег единственную свечу. В неверном, мерцающем свете знакомые предметы лишились привычных очертаний и приобрели странный, даже несколько фантастический облик. Впрочем, не только предметы – мысли и чувства тоже претерпели известную метаморфозу. И теперь Павлу Романовичу уже не казалось, что их tet-a-tet с Софи? – вещь совершенно невинная.
Дохтуров нахмурился.
Не для того, в самом деле, он прошел через тернии, чтобы теперь затеять интрижку с дамою полусвета – хотя, надо признать, и весьма миловидной. Да и потом, есть известная особа, перед которой у него в некотором роде обязательства. Впрочем, сам он никаких обязательств не брал (да их, по правде, никто и не спрашивал), но все равно – глупо.
Между тем Софи? сидела совсем неподвижно и завороженно глядела на трепещущий язычок. Что она там увидела? И в самом деле она улыбается, или это только игра теней?
Он кашлянул, снова поглядел на часы. Сырцову, по всему, следовало уж прийти. Куда он запропастился? И едва Павел Романович задался этим вопросом, как беспокойство кольнуло в сердце. А придет ли вообще Сырцов? Ведь вон сколько всего намешалось за последние дни. Павел Романович все это время будто магнитом притягивал разнообразнейшие несчастья, так что нетрудно предположить – и горе-милиционера не миновала участь сия. Правда, «оппоненты» теперь обезврежены, однако…
Что «однако», Дохтуров придумать не смог и на том остановился.
– Как вышло, что ты с ними связалась? – спросил он.
– С кем? – переспросила Софи? и тут же поправилась: – А, с этими японцами… Тот, первый, наш давний клиент. Он меня обыкновенно и выбирал. Да еще Лильку-Итальянку. Но денег у него всегда было немного. А в прошлом месяце вдруг предложение сделал. Представляете?
– Руки и сердца?
Павел Романович спросил совершенно серьезно, однако Софи? обиделась.
– Будет насмешничать! – сердито сказала она. – Предложил пойти к нему в содержанки. Золотые горы обещал, честное слово! И я, дура, поверила!.. – прибавила Софи? сокрушенно. – Даже мадам не спросила. Побежала по адресу, как только время выпало. Вот и добегалась…
– Так что было? – спросил Павел Романович с нетерпением.
– А то и было, что ничего не было. Как подрядили меня, так и проторчала там почти что безвылазно. Пару раз только к мадам отпросилась, а так – ни-ни.
– Стало быть, первого японца ты знаешь, а второго – впервые видишь?
– Отчего же не знаю? – удивилась Софи?.– Очень даже знаю. Это ж Ю-ю, брат нашей прачки.
– Какой еще прачки? – быстро спросил Павел Романович.
– Ее зовут Мэй, она в заведении недавно. Сказала (ну, в смысле, жестами объяснила, язык-то у ней вырезан) – вот, дескать, братца своего привезла из деревни. Пусть он немножко выучиться по-русски болтать, и тогда ему просто цены не будет.
– Да уж, – пробормотал Павел Романович, – воистину, нету ему цены.
Но Софи? не поняла, закивала головой:
– Да-да, его и этот, который взрослый, очень уважал. И ценил. Я немного по-ихнему понимаю. У меня брат в японском плену был, нахватался там слов, а потом и меня научил. А знаете, – вдруг без всякого перехода сказала Софи?,– ведь они бы вас точно убили. Я потому говорю, что это для них не впервой. Они уже одного человека при мне жизни лишили. Даже двух!
– Кого это?
– Чиновника одного, молоденького. Мне велели его завлечь, а потом убили. А заодно и извозчика. Боялись, что донесет.
После этого признания Софи? замолчала. Павел Романович тоже не знал, что сказать. Пауза затягивалась и делалась неприятной.
– Вы меня, должно, презираете, – вдруг сказала Софи?.– Думаете – вот тварь продажная, мало того что телом торгует, так еще и в душегубстве повинна. Верно?
– Ничего такого я не думаю, – пробормотал Павел Романович. – И вообще, я тебе не судья.
– Это вы от благородства. А в душе-то, верно, так и считаете. Только знаете что? Ведь вы правы. Продажная, и в смертоубийстве замешана. Да только вины моей тут нет.
– Почему же? – удивился Павел Романович.
– Потому. Как, думаете, я к мадам попала? Рассказать? Так слушайте.
Дохтуров подумал, что услышит сейчас пошлую историю о совратителе и падшей невинности. Но вышло иначе.
– Я по своей воле к мадам заявилась, – рассказывала Софи?.– Потому что нравилось мне это дело пуще всего на свете. В двенадцать годков впервые попробовала, и так полюбилось мне – страсть! Просто ни о чем и думать не могла поначалу. По мне, нету ничего в жизни сладостней. А тут еще и деньги платят. И вот что скажу: будут вас уверять кокотки, будто они с нужды или по принуждению желтый билет имеют, – не верьте. Вот нас у мадам всего девятнадцать. Так по принуждению – только Лилька-Итальянка (на самом деле никакая она не итальянка, а цыганка, ее отец совратил, у них это в заводе). Да еще фру Нобель. Но эта штучка скорей по расчету.
– Кто-кто?
– Ингрид Нобель. Она себя шведкой считает и очень через это гордится. Так и клиентам
