В глазах у Климова слюна. Едучая, слепящая, паскудная. Черно и жутко: неужели плюнул?
—
Хэк!
«Да у него удар — полтонны! — засквозило в голове, и Климов впервые услыхал, как стрекочет сорока в закрытом помещении. Ему стало душно. Липко. Тесно. Как будто на голову с размаху насадили шлем. Глухой, мотоциклетный, или же ночной горшок. Тошнотный запах. — Пропустил».
Рефери смотрел ему в глаза, а он не мог их разлепить.
«Четыре, пять… Руки у пояса… на уровне груди…»
Мерклый свет перегорающих софитов становился ярче, но в голове плыл медный звон и стрекотала сумасшедшая сорока.
Пропустил.
«Ну, сволочь! — Климов широко раскрыл глаза. Руки на уровне. — Только бы не прекратили бой».
Пол еще зыбился, но рефери скрестил перед собою пальцы:
—
Бокс!
Крюк слева, справа. Климов увернулся, но глаза предательски слезились.
—
Бе-е-ей!
—
Клади в середку!
—
По моргалам!
Казалось, что от криков рухнет потолок. Вскочили.
—
Зю-няааа!
Рев отламывался от трибун, как скальный монолит от взорванной горы, но Климов все-таки успел под конец раунда красиво присобачить в челюсть мастерюге.
Когда расходились, он краем глаза уловил, как у того ослабленно-безвольно чиркнула перчатка по бедру. Еще в свой угол не дошел, уже размяк.
Полотенце в руке тренера вертелось, как пропеллер. Иван Антонович оттягивал резинку климовских трусов, и воздух холодил горячий пах.
—
Умыться! Дайте мне умыться!
Плеснули на лицо.
—
Еще! Еще!
Плевок горел в глазах.
—
Во рту пополощи. Не ковыряй. Противник он серьезный.
Сорока вроде замолчала, и в глазах не режет.
Гонг.
—
Плахотя-а, бей!
—
Ведь ты же обещал!
Климов с ожесточенной веселостью парировал свистящую перчатку и, не переставая следить за ногами соперника, делал все, чтобы Плахотин не полез «вязаться».
—
Бе-е-ей!
Климов отсунулся, ушел от «клинча» и углядел кровоподтек под левым глазом «Зюни». Сам не заметил, как приварил.
Плахотин набычился, но рефери сдержал его напор: опасно головой.
«Понюхай, гад, свою губу, понюхай, — злился Климов, доставая еще раз по корпусу и целя в голову. — Сейчас ты мне откроешь диафрагму. — Он явно дожимал последнюю минуту. — Ха! — Как будто прижимал к земле гадюку. Было. В детстве. В степь пошли… Вот так. Сейчас мы перестроимся и левой! Сбоку. В степь…
Ага…
А там гадюка… Нна!… По печени. Согнулся? Так…
Ага…
А там гадюка… Прямым в челюсть».
—
В угол!
О том, что удалось заехать фавориту слева, Климов догадался лишь тогда, когда услышал:
—
Три… четыре… пять…
Элегантный сухощавый рефери выщелкивал перед собой наглядно растопыренные пальцы:
—
Восемь… девять…
—
Зю-ня-ааа!
—
Аут.
Плахотин все же сел. Оперся на перчатку. Помотал башкой и повалился навзничь.
Судья на ринге вскинул руку Климова и объявил победу.
…Били его в душевой. Их было пятеро, а он один. Как раз намылил голову, лицо…
Ударили в висок чем-то тяжелым.
Вода была напористая, мелкая, и он довольно скоро оклемался. Ханыг, конечно, уже не было. Сбежали. Бой Климова был заключительный, и в душевую больше так никто и не зашел.
Климов открыл глаза, потрогал голову рукой. Нет, не болела. Коротко остриженные волосы напомнили ему о психбольнице. Значит, все это ему приснилось, вернее, вспомнилось во сне… И Климов улыбнулся. Благостно и умиротворенно. Господи, как хорошо проснуться дома, в своей спальне, зная, что тебя не хватятся сию минуту на работе, ты в отгуле… Он потянулся, приподнялся на подушке, осмотрел надорванные локтевые вены, медленно провел по ним расслабленными пальцами… слегка прижал… Нет, все было нормально, подживали… и сердце мерно, четко гнало кровь по жилам. Хорошо! Он закинул руки за голову и минуты две бездумно всматривался в потолок, такой знакомый и такой родной! Вон след от комара, которого он как-то прибил шлепанцем в отместку за его зловредность и неслыханную кровожадность. Обычно Климов на укусы комаров не реагировал, но этот и Оксану свел с ума, и Климова допек. За что и был, естественно, наказан. Вон паутинка, над светильником… Оксана никогда ее не видит при уборке… и не надо… так даже уютней, домовитей…
Обычно Климов просыпался рано, в половине пятого, от силы — в пять, но пребывание в психушке вымотало нервы, сказался недосып: часы показывали девять.
— Охо-хо, — Климов зевнул. — Пора вставать. — И вновь прикрыл глаза. Дескать, имею право.
Хотя дверь в спальню и была плотно прикрыта, он слышал, как жена возилась у плиты, что-то пекла, по запаху — творожный пудинг, столь любимый Климовым, наверное, отпросилась на работе, чтоб иметь возможность побыть дома, подкормить и подлечить измотанного службой — будь она проклята твоя работа! ненавижу! — отца своих детей и — собственного? — мужа, пострадавшего от злых мучителей, лишивших его памяти и заточивших в местную психиатричку. Наверное, и проснулся он так поздно, что пришлось рассказывать жене о злоключениях, о том, как нашел сына Легостаевой, о том…
Звонок в дверь заставил его вновь открыть глаза и приподняться на подушке. Кто- то звонил к ним в квартиру. Может. Андрей? Он должен был съездить в больницу, посмотреть вместе с профессором, действительно ли спрятана в диване книга «Магия и медицина», как призналась на допросе Шевкопляс? Но он бы позвонил по телефону, парень деликатный… Дети в школе… Вероятно, кто-то из соседей…
Он слышал, как Оксана отворила дверь, кому-то назвала свою фамилию, сказала: «Да», и женский полушепот стал перемежаться вздохами сочувствия.
«По-видимому, кто-то из соседок, — решил Климов и благодушно повернулся на бок. — Хорошо! Не думать, не спешить, не опасаться… лежать с закрытыми глазами, вдыхать милый и
Вы читаете Мертвый угол
