однажды Сивку эти крутые горки таки укатали, но об этом позже, а пока...
Пока настал сентябрь, а значит, и наша вторая годовщина.
Светлое и радостное пространство кухни, в котором я когда-то так мечтала пить с тобой кофе, блестело чистотой и было наполнено вкусными запахами. Дверцы шкафчиков то и дело всполошённо хлопали, водопроводный кран лихорадило от постоянного открывания и закрывания, посуда гремела. Отложив на некоторое время своё литературное творчество, я занялась творчеством кулинарным, чтобы сочинить праздничный ужин...
Как ни странно, чувствовала я себя без вины виноватой. Внезапный уход твоей мамы из жизни словно был зловещим и горьким исполнением нашей мечты — жить вместе, став семьёй. Будто какая-то неведомая дьявольская сила вот так жутко и издевательски извратившись над нашими желаниями, устранила с нашего пути помеху... Да, мы хотели быть вместе, но не такой ценой. Впрочем, вполне может быть, что это просто моя мнительность разыгралась — не знаю... Но как бы то ни было, счастье наше имело горький привкус.
Ты свои переживания прятала глубоко в душе: слёз на твоих глазах я не видела даже в день похорон. После поминок, когда мы с Александрой убирали со стола, ты взяла гитару, села на подоконник и пела свои самые пронзительные и грустные песни. А иногда и светлые — крылатые, как я их про себя называла. Летящие, мудрые, сжимающие сердце образы в стихах и чистые, простые и до дрожи тёплые мелодии — вот чем ты провожала маму. Не слезами и тоской, а песней. Ты дарила на прощание её улетающей в иной мир душе свою музыку, и мне верилось, что она тебя слышала. Выглядя стройнее и суше обычного в чёрной водолазке и чёрных джинсах, ты обнимала свою гитару и надрывала мне сердце.
Моя мечта сбылась. Возвращаясь с работы, мы входили в одну и ту же дверь: ты — чуть раньше, а я — чуть позже. В красном кафеле ванной отражались наши обнажённые тела, сплетённые в поцелуе под струями воды, а одеяло укрывало нас, уснувших в обнимку. Утёнок поселился на книжной полке над моим новым рабочим местом, для которого был куплен компьютерный стол. А вот кресло мне досталось старое; я не знала, кто в нём раньше сидел — может быть, твоя мама, а может, отец. Большое и солидное, оно скорее подходило для кабинета какого-нибудь крупного руководителя и обладало довольно неприятным характером — скрипело и визжало... Мечта сбылась, но мне хотелось ещё кое-чего, а именно — чтобы улыбка поскорее вернулась на твоё лицо.
Конечно, была куча бытовых мелочей. Например — что ты любишь на завтрак? Мне стыдно признаться, но я до сих пор не знала этого, хотя мы встречались уже два года. Мне как-то не приходило в голову спрашивать тебя об этом, пока мы ещё не жили вместе, да я никогда прежде и не готовила тебе завтраков — это делала твоя мама. Передо мной встал вопрос: кормить тебя 'по-маминому', чтобы не так резко ощущалась эта гложущая душу пустота, или делать всё по-своему и быть собой? Поразмыслив, я решила, что полностью заменить Наталью Борисовну не смогу, да и нужно ли было это делать? Мама — это мама, а я — это я.
Вкусы у нас с тобой всё-таки немного различались. Я любила разнообразные каши — геркулесовую, пшёнку, гречку, ячневую, а вот ты их с детства терпеть не могла. Я недолюбливала мясо в супе, а вот ты обожала обглодать косточку из борща. Моей любовью были картофельные вареники, а ты предпочитала пельмени. Мне нравился воздушный и нежный омлет на кефире, а ты с удовольствием ела яичницу-глазунью с луком и помидорами. Впрочем, во всём можно было найти компромисс, как-то выкрутиться, но при обязательном условии, что все блюда подавались под соусом любви. Если бы этой приправы не было, любой, даже самый шикарный обед застрял бы в горле, как сухая корка. К счастью, любовь у нас из приправы иногда превращалась даже в основное блюдо.
Но сворачиваю лирическое отступление и возвращаюсь к праздничному ужину. Таща тяжёлый пакет с продуктами для него, я встретилась на лестнице с соседкой Галиной Петровной, пожилой любительницей сериалов, страдавшей хроническим недугом — отсутствием сахара, соли и спичек в домашнем хозяйстве. То ли она постоянно забывала купить их в магазине, то ли из принципа разживалась этими товарами исключительно у соседей — это было мне поначалу непонятно, но вскоре я раскусила старушенцию. Прося снабдить её сущей мелочью — коробком спичек или столовой ложкой соли, она как бы невзначай расспрашивала о том, о сём, собирая информацию о жильцах дома. Зачем ей это было нужно? А просто так. Ещё одна любопытная Варвара, вроде Светланы. Ладно бы ещё, если б она интересовалась этим лишь для себя! Нет, добытыми сведениями она делилась со своими приятельницами из соседних подъездов — такими же пенсионерками и кумушками-сплетницами. Естественно, моё появление в твоей квартире вызвало у неё живейший интерес, и буквально через несколько дней после моего переезда, встретив меня на лестнице, она попыталась вытянуть из меня хоть какую-то личную информацию. Но с меня — где сядешь, там и слезешь, меня даже цыганки на улице загипнотизировать не могут. Я представилась ей твоей троюродной сестрой, переехавшей сюда, чтобы помогать тебе в быту, и на этом быстренько закончила разговор.
И вот, опять старая песня:
— Здравствуй, деточка... А я вот опять спички забыла купить, голова моя дырявая... Не дашь коробочек?
Втащив пакет в квартиру, я вынесла Галине Петровне спички.
— Вот спасибо, моя хорошая... Много ты всего набрала — поди, на тыщу на целую... Дорогие нынче продукты стали, пенсии не хватает... А где ты работаешь?
— В магазине, — уклончиво ответила я.
— И чё, хорошо платят? — сразу навострился не в меру любознательный старушечий нос.
— Нормально, — ответила я. — Ну, до свиданья, Галина Петровна, у меня дел много.
И я закрыла дверь. Уфф... Если эта старая сплетница пронюхает о нас с тобой — на следующий день об этом будет знать весь дом. Для всех я была твоей дальней родственницей, а что мы делали за закрытыми дверями квартиры, никого не касалось. Александра одобрила эту легенду. В доме было восемь подъездов и девять этажей — затеряться в такой толпе легко, особенно когда всё общение с большинством соседей, поглощённых своими делами и мыслями, сводится к сказанному второпях 'здрасьте', да и то — через раз. Нужно ли общение парню, стремительно бегущему вниз по ступенькам с наушниками от плеера в ушах? Или усталому отцу семейства, возвращающемуся с работы и волокущему такой же тяжеленный, как у меня, пакет из магазина?
Вот она, современная жизнь. Но нам это было даже на руку.
Отбросив серый шлейф уличного беспокойства, прицепившийся ко мне снаружи, я воцарилась в светлом пространстве нашей кухни и начала кулинарить. Два года назад в этот день ты в первый раз поцеловала меня — с этого момента мы и вели отсчёт времени. А мою жизнь этот поцелуй разделил на две эры — до тебя и с тобой. Всё, что было до тебя, затягивал туман нереальности. Там, в той эре, была не настоящая я.
'Женщина в тёмных очках, по-прежнему не глядя на меня, подошла, сверкнув голенищами шикарных сапог, присела и принялась меня ощупывать.
— Девушка, милая, что с вами? Как вы себя чувствуете? Вам больно? — спрашивала она встревоженно.
— А вы как думаете? — всхлипнула я. — Конечно, больно... Вы что, не видите?
Она ответила спокойно, дотронувшись до своих широких тёмных очков:
— Да, я не вижу'.
Четырнадцатое октября. Комната погружена в полумрак. Объединённый свет настольной лампы и монитора компьютера лежит на моём лице, и в тишине слышится прерывистый стук по клавишам. Рядом с клавиатурой стынет кружка чая со смородиной, а на книжной полке таращит пуговичные глаза жёлтый утёнок. А рядом — его новая приятельница-уточка. Для меня дом — то место, где стоит компьютер с моей писаниной, сидит утёнок и живёшь ты. Больше мне ничего не нужно. Даже если бы вокруг была не уютная благоустроенная квартира, а пещера, для меня мало что изменилось бы. Ну, разве что, в туалет я
