Телефон сломался, а часы — нет.
Я написала это. Смерть от машины. Было ли это предвидение или наоборот — написанное мной материализовалось? Сначала — отец, теперь — ты. Что же это такое?!
Совпадение, просто совпадение. Я ищу мистику там, где её нет... Это просто моё больное воображение.
— Я убью этого гада! — кричала я, царапая ногтями ковёр. — Я ему кишки выпущу, и плевать, что со мной потом будет...
Это кричала моя боль. Она выла, драла на себе волосы и была готова уничтожить всех и всё, что помешает разорвать на части того, кто оборвал твою жизнь. Я вырывалась из рук Александры, которая пыталась поднять меня с пола. Оставив попытки, твоя сестра села на диван, устало свесив кисти рук между колен, обтянутых серым стрейч-атласом брюк.
— Солнышко, в этом нет необходимости. Он уже мёртв... вернее, она.
— Уже? Значит, есть Бог, есть... — рычала боль, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. — Пусть же горит в аду...
На самом деле я не верила в ад, просто моя боль насылала самые страшные проклятия на душу твоей убийцы. Уверена, она чувствовала это даже там, за гранью, и моя ненависть настигала и пронзала её, как тысячи мечей. Прощать, подставлять другую щёку? Все заповеди были перечёркнуты и посланы к чёрту сумасшедшей болью, рвущей на себе вдовью шаль.
— Эта дура проехала ещё два километра и со всего разгона влетела в столб, — сказала Александра глухо. — Или совсем бухая была, или... не знаю.
Экспертиза выявила нечто странное. Перед тем как врезаться в столб, иномарка не виляла, не крутилась, не пыталась тормозить, как обычно происходит, когда не справляющийся с управлением водитель старается куда-то вырулить, чтоб спастись. Слова очевидцев тоже подтверждали, что машину не заносило, не мотало по асфальту из стороны в сторону, она мчалась прямо и целенаправленно... Создавалось такое впечатление, что эта горе-водительница, разогнавшись, сознательно направила машину чётко в столб, в объятия верной подруги-смерти. В крови девицы обнаружили алкоголь.
Теперь можно только гадать, почему она врезалась. Быть может, увидев, что натворила, она тут же, не раздумывая, сама себя наказала? Отсутствие тормозного пути и слова очевидцев наводят на такую версию, хотя я не уверена, обладают ли совестью люди, садящиеся за руль в заведомо нетрезвом состоянии... Но маленький шанс, с игольное ушко, должен быть у каждого.
— Лёня, это что такое? Зачем? Тебя пример твоего отца ничему не научил?
Я лежу, свернувшись в позе зародыша, а Александра собирает в пакет алюминиевые банки из-под слабоалкогольной шипучки, бутылки из-под мохито, вермута. Встав на четвереньки, она вылавливает 'улики' из-под кровати, и мне даже становится жутковато — сколько их там накопилось за три дня. Водку и другое зелье с серьёзными градусами я просто не могу брать в рот: для меня это слишком 'тяжёлая артиллерия'.
— Уфф... И зачем я только уехала... Надо было бросить все дела к чёртовой бабушке, — сокрушается Александра, вытирая лоб и со звяканьем бросая полный пакет перед собой. — Ты — важнее... Ох, Лёня, Лёня... Тебе же нельзя пить, понимаешь ты?..
Твоей сестре пришлось срочно уехать из города по делам, и вот, пожалуйста — я такое отчебучила. Тупо забила на работу, за пять лет уже сидевшую у меня в печёнках, и до розовых слоников нагружалась 'лёгким' пойлом, не перенося вышеупомянутую водку на дух. Я пыталась упиться до отупения, чтобы хоть на какое-то время вырваться из-под власти экзальтированной вдовы в чёрной шали — моей боли.
— Так, а это что? Ну, ни хрена себе! — Александра извлекает из недр подкроватного пространства литровую водочную бутылку. Пустую, как и всё ранее выловленное.
— Это не моё, — вырывается у меня хриплый стон. — Это Илья с Иваном пили.
Глаза Александры грозно блестят знакомой амальгамой боли.
— Так это с ними ты тут квасила? — хмурится она. — Ну, я этих алконавтов по стенке размажу...
... ... ...
'У-у... Да ты тут уже полным ходом, — невесело усмехнулся Илья. — Как хоть твоё самочувствие-то? Позволяет?'
Ощущая себя на палубе корабля в жестокую качку, я прислонилась к дверному косяку.
'Да пох* моё самочувствие... Пох* всё. Лишь бы эта вдова надо мной не истерила...'
Илья переглянулся с Иваном.
'Лёнь, тебе уже э-э... хватит. Никаких вдов тут вроде нет'.
'Это я так называю боль, — усмехнулась я. — Поэтесса хренова...'
'А-а...'
Иван стал похож на сбежавшего из концлагеря узника — живой скелет. Изжелта-бледный, с тёмными кругами под глазами, он почёсывал потемневшим от никотина пальцем хрящеватый нос, выступавший на худом лице, как птичий клюв. Во мне шевельнулась тревога — проснулась и глухо заворчала, как старый пёс-засоня.
'Вань, ты чего, сорвался опять? Что-то выглядишь хреново'.
Он хмыкнул, шмыгнул своим клювом.
'Не. Я в завязке. Так, просто худой чё-то'. — А на туго обтянутом кожей черепе — редкие всклокоченные вихры с первыми проблесками седины...
... ... ...
Это был второй из трёх дней. Ребята пришли поддержать меня по-дружески... Ну, вот такая у них получилась поддержка.
— Не надо никого размазывать, Саш. Они ненадолго зашли. Я всё в основном сама... одна.
Вдова в чёрной шали уже не воет и не заламывает рук, она полулежит в кресле — в отключке. Лишь изредка её веки приподнимаются, чтобы явить миру мутный, потусторонне- расфокусированный взгляд. Мда, неплохо я постаралась.
Александра с горечью в глазах склоняется надо мной.
— Лёнь... С твоим здоровьем вообще алкоголь нельзя. Что ж ты делаешь? — вздохнула она.
Вместо ответа я распрямляю сжатое в комок тело, дотягиваюсь до тумбочки и беру тонометр. Надев манжету, нажимаю на кнопку. Через минуту прибор показывает 130/90.
— Ну? — хмыкаю я. — Хоть в космос запускай. С моим здоровьем всё не так уж плохо, не драматизируй.
Александра качает головой. Бросив водочную бутылку в пакет к остальным 'следам преступления', она поднимает его и уносит в прихожую. Вернувшись, останавливается в дверях — высокая, стройная, длинноногая и грустная, с серебристым блеском боли в глазах.
— В общем, так. Завтра идёшь на работу. Я сама тебя отвезу и прослежу, чтоб ты вошла в дверь.
