маршрутка. Опять непонятно, где я. И что со мной? Я — чаша с взболтанной смесью боли, тоски, небесного холода, умирающего запаха прихваченной морозом яблоневой ветки. По сосудам в голове — алый огонь, яд, убивающий клетки. Сердце — вялый мешок, уставший качать кровь. А какой смысл, если Александра не верила мне?
В висках — ад, от которого седеют волосы. Где, где оно, чудодейственное средство, одна капля которого заставляет прозреть слепые сердца? И слепые души. Может быть, на дне этой банки с семиградусной розовой газированной бурдой со вкусом якобы клубники и шампанского? Супермаркет — супер-брюхо города, средоточие света, тепла и еды. Охранник. Есть деньги — есть еда, нет денег — уходи подобру-поздорову. У меня были деньги и выглядела я прилично, но не за едой я сюда пришла, а погреться, спасаясь от убийственного ветра и самой настоящей метели. Охранник уже поглядывал на меня, потому что я только бродила вдоль полок, ничего не покупая. Ладно, не будем вызывать подозрений. Сейчас бы чего- нибудь горячего... Ну да ладно, сойдёт и горячительное. Всё равно, какое. Например, вот это, с серебристо- зелёненькой этикеткой — очень подходящий цвет для змия... Что, лукавая рептилия, заключим сделку? Ты мне — тепло, а я тебе — часть своей печени... ну, так уж и быть, и души тоже.
Зелёный согласился и быстренько повёл меня в очередь на кассу. Впереди меня была широкая, кожано-пиджачная мужская спина и такой же кожаный затылок — флегматично-успокоительное и усыпляющее зрелище, как слоновья задница или кирпичная стена... Когда долго смотришь на кирпичную стену, начинают закрываться глаза и у тела, и у души, испытано. А серая слоновья задница помахивает хвостом, в то время как хобот спокойненько рвёт траву и пихает в рот. Тоже идиллическая картинка.
А вот со спины мне не повезло. Вскоре за мной пристроилось крайне несуразное и дурно пахнущее существо непонятного пола, в замурзанной оранжевой жилетке дворника, затасканных и грязных безразмерных штанах с пузырями на коленях — тоже от какой-то спецодежды. Из-под чёрной шерстяной шапчонки, залихватски сдвинутой набекрень, торчали засаленные клочки волос неопределённо-серого цвета, с проседью. Обрюзглое, морщинистое лицо существа имело выраженные алконавтические признаки. Небольшой лапкой с кривыми, грязными пальцами оно поставило на движущуюся ленту чекушку водки. Заметив мой взгляд, растянуло свои морщины в улыбочке и подмигнуло мешковатым глазом. Я отвернулась от неприятного зрелища.
Лента двигалась медленно, заваленная кучей продуктов. Слоново-кожаная спина впереди, переваливаясь с ноги на ногу, делала шажок за шажком, вонючее существо сзади тоже не отставало. Личностью оно оказалось крайне беспокойной — ни секунды не могло постоять на месте, озиралось, топталось, шмыгало носом, что-то бормотало. Потом, обратив внимание на наши соседствующие на ленте бутылки, сказало:
— Эт-самое... Прям как мы с тобой, да?
Голос у него был тоже непонятный — не то высокий мужской, не то грубый женский, глуховато-шепелявый из-за отсутствия части зубов. Я глянула и не могла не согласиться, что сходство подмечено точно. Моя бутылка, высокая, стройная, элегантная, вся радужно-зелёно-серебристая — я, а неказистая чекушечка дешёвой водяры — мой пахучий сосед. Удивившись сохранности образного мышления у столь опустившегося субъекта, я не удержалась от ухмылки. Лучше бы я отвернулась... А то, похоже, мою усмешку приняли за проявление дружелюбия.
— Красивая ты, принцесса... Может, пойдём, бухнём на парочку? — предсказуемо поступило предложение.
— Вот ещё, — буркнула я, отворачиваясь.
Скорее бы уж добраться до кассирши и — пулей от такого малоприятного соседства... Увы, завалы продуктов на ленте расчищались медленнее, чем хотелось бы.
— Чё, брезгуешь мной? — хмыкнул субъект. — Эх, ты... Где уж нам, со свиным-то рылом, таких жар-птиц ловить...
Слоново-кожаная спина впереди наконец-то подошла к кассе, а это значило, что и мне осталось недолго терпеть эту пахучую компанию. На свободу, пусть и в метель, но подальше от...
И вот — свершилось. Забрав сдачу и сунув бутылку в сумочку (из последней горлышко безбожно торчало, не влезая полностью), я оглянулась. Вонючий субъект замешкался у кассы, рассчитываясь за водку мелочью, которую, видимо, смог наскрести с великим трудом. Он высыпал перед кассиршей целую горсть монет в один и два рубля, и той пришлось заняться счётом. Это дало мне достаточно времени, чтобы сбежать.
В красивой бутылке оказалась какая-то дрянь. В этом я смогла убедиться, удалившись от огней супермаркета и спрятавшись от ветра в пустом остановочном павильончике. Этикетка гласила, что сие пойло — коктейль, содержащий абсент. Уж лучше бы взяла тот клубничный шампусик... Но зелёный дракон всё же пробрался в меня, и вскоре я ощутила, что зря его ругала: он дал мне обещанное тепло. Вильнув хвостом, он раздвинул пелену метели и показал мне небо, полное звёзд, а среди них — твою. Ту самую, тёплую и яркую, на которой поселилась твоя душа и ласково взирала на меня... несчастную и заблудившуюся.
...'Бух, бух', — отдавалось у меня в голове. Кто-то немилосердно бил меня по лицу. Сморщившись от боли, я открыла глаза... Они не сразу смогли настроиться и поймать картинку, а вот нос сработал быстрее, уловив знакомую вонь.
— Э, принцесса! Ты чего тут, на улице-то, забухала? Замёрзнешь же! Говорю же — айда ко мне, там хоть и не хоромы царские, зато теплее!
Ветер по-прежнему бесновался вокруг остановки, злясь, что не может меня достать, а надо мной склонился мой недавний сосед по очереди в супермаркете и хлопал меня по щекам, приводя в чувство. К его собственному 'аромату' добавился водочный запах: видно, чекушку свою он уже приголубил. Зелёный дракон ещё плескался в бутылке, и я впустила в себя ещё пару глотков. Какой смысл во всём этом? Какой толк топтать асфальт и дышать мертвящей вьюгой, если моему ангелу-хранителю недостаточно той любви, которую я ему даю?
— Айда, айда, — повторял сосед, помогая мне встать со скамейки. — Тебя как звать-то, красавица?
— Лёня, — двигая моими губами, ответил дракон.
— А я — Манька... А погоняло у меня — Воробьиха. Слушай, я на мели нынче, а у тебя бабло должно водиться: по тебе видно. Зайдём-ка сначала за бухлом да жрачкой, а то мне тебя даже угостить-то нечем, жар-птицу мою ненаглядную...
Итак, сей 'ароматный' субъект оказался женщиной... Впрочем, этим словом назвать такое существо язык как-то не поворачивался. Женщина в моём представлении — это что-то нежное, изящное, чистое и красивое, а передо мной была просто женская особь вида 'алконавт обыкновенный'. Работала Воробьиха дворником и пила по-чёрному, был у неё за плечами и небольшой срок в колонии. По дороге к супермаркету она сообщила мне о себе ещё один важный факт:
— Я, эт-самое... баб люблю. С мужиками выпить только могу, а в постели мне бабёнку надо. Есть у меня одна мадам... Тонька, разведёнка. Тоже выпивку любит, а мужики, говорит, козлы... Вот, ко мне, значит, и приласкалась... На безрыбье и рак рыба, а на безмужье и Манька Воробьиха — мужик. Но сегодня пусть гуляет лесом, сегодня у меня гостья получше... Когда ж мне ещё счастье-то такое выпадет — жар- птицу поймать?
Мои белые элегантные сапоги стучали каблуками следом за растоптанными кирзачами Воробьихи. А что поделать? Не нашлось пока лекарства для разбитого сердца Герды, закружила её метель, запорошила и разум, и дорогу. Цедя через соломинку коктейль из безумия, зелёного драконьего огня и чёрного океана безысходности, я уже не различала, где плодородная почва для размышлений, а где просто городская грязь... Грязь, на которой не могло вырасти ничего, кроме больных трущобных одуванчиков.
Щедрой рукой я заплатила за 'бухло и жрачку' и попала в 'хоромы' Воробьихи — однокомнатную квартирку. В этом царстве тараканов, пустой стеклотары, тряпья и хлама даже присесть было сложно, не испачкавшись при этом, и на табуретку Воробьиха галантно постелила для меня свою робу, вывернув её подкладкой наружу. В углу под кухонной мойкой воняло переполненное мусорное ведро, а по столу, среди хлебных крошек, грязных консервных банок и тарелок нагло и неторопливо полз жирный таракан. Воробьиха мигом смахнула со стола всё лишнее, а усатого наглеца щелчком запустила в полёт
