лицо. Я изо всех сил старался, чтобы оно осталось неподвижным и глаза не выдали моего состояния. Предательский пот струился по моей щеке. Он кивнул с мрачным удовлетворением.
— Я знал, что этого вы не выдержите. Не сможете примириться с потерей второй руки. Нет надобности убивать вас.
Он встал на ноги и потянулся, словно сбрасывая внутреннее напряжение. Потом начал шарить по карманам, вытаскивать различные вещи.
— Вот ваши ключи. Ваш паспорт. Ваша чековая книжка. Кредитные карточки.
Он положил их на тюк соломы. И сказал тем двоим:
— Развяжите его и отвезите в аэропорт. В Хитроу.
Я улетел в Париж и оставался там, не имея никакого желания или сил ехать куда бы то ни было еще. Я пробыл в гостинице при аэропорте шесть дней, не выходя из комнаты, и провел большую часть времени, сидя у окна и наблюдая, как садятся и взлетают самолеты. Нетрудно убедить себя, что у меня не было иного выхода, как дать Динсгейгу обещание, которого он требовал. Но я не мог уйти от осознания того факта, что, когда молодчики Динсгепта высадили меня в Хитроу и тут же укатили, я по собственной воле купил билет, проторчал до посадки в зале ожидания, а затем сел в самолет.
Шли дни, а разлад в моей душе, казалось, не ослабевал, а усиливался. Какая-то часть моего «я» продолжала действовать автоматически, я двигался, разговаривал, заказывал кофе, ходил в ванную комнату. Другая часть, которая была более значима, испытывала смятение, тоску.
Отчасти беда состояла в том, что я слишком хорошо знал свои слабости. Знал, что если бы не моя проклятая гордость, то я не был бы так убит тем, что утратил ее.
С этим я тоже не мог примириться.
В среду я подумал о Ньюмаркете. О Джордже Каспаре, который повел Три-Нитро на проверку, нашел его в превосходном состоянии и решил, что на этот раз осечки быть не может.
О Розмари, мечтающей о победе Три-Нитро и уверенной в его поражении. О Треворе Динсгейте, который был вне подозрений и действовал незаметно, как крот, каким-то образом загубив лучшего жеребца в королевстве.
Я мог бы помешать ему, если бы постарался.
На шестой день, в четверг утром, я спустился в холл и купил английскую газету.
Скачки на приз «Две тысячи гиней» состоялись, как положено.
Три-Нитро стартовал бесспорным фаворитом и пришел к финишу последним.
Я оплатил счет и отправился в аэропорт. Мне очень хотелось скрыться. Но от себя не скроешься.
Я подумал, что то, чего я лишился, может быть, еще хуже, чем потерять руку. Руку можно заменить приспособлениями, которые выглядят вполне сносно. Но если у тебя разлад с собой, как можно существовать после этого?
Мне потребовалось намного времени, отравленного одиночеством, чтобы купить билет в Хитроу.
Самолет приземлился в полдень. Я взял такси и поехал домой.
В холле, на лестнице, на площадке все выглядело как обычно и в то же время было совсем другим. Я вставил ключ в замок, повернул его и вошел в квартиру. Я был уверен, что в ней никого нет, но еще до того, как захлопнуть дверь, послышался шорох в гостиной и затем голос Чико: «Это вы, адмирал?»
С адмиралом Чарлзом Роулендом, отцом моей бывшей жены, я сохранил прочную дружбу.
Чико вышел из гостиной. На лице его после некоторой борьбы с другими чувствами застыло удивление.
— Давно пора, — наконец изрек он.
— Я послал тебе телеграмму.
— Разумеется. Она здесь, на полке, на самом видном месте. «Уезжай Ньюмаркета возвращайся домой тчк буду отсутствовать несколько дней позвоню». Что это за телеграмма? Отправлена из Хитроу утром в пятницу. Ты устроил себе каникулы?
— Ага.
— Ты укатил без зарядного устройства. Ты его не оставляешь, даже когда уезжаешь на один день. Запасные батарейки все на месте. Ты не мог двигать рукой в течение шести дней. Кроме того, ты не взял ни одежды, ни бритвы.
— Я жил в гостинице. У них есть одноразовые бритвы.
— Что будем есть? Я умираю с голоду. Тосты с сыром?
— Прекрасно.
Он пошел в кухню. Я вынул севшую батарейку из протеза и вставил новую. Пальцы разжались и сжались, как в прежние времена. Мне их не хватало больше, чем я предполагал.
Чико принес тосты с сыром. Он ел свой, я же только смотрел. Лучше бы съесть, подумал я, но у меня не было сил.
Чико взглянул на часы.
— Пора идти учить маленьких разбойников перебрасывать бабушек через плечо. Да, Сид, пока я не забыл. Лукас Уэйнрайт хочет тебя видеть, он звонил четыре раза. И Розмари Каспар вопила так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. В блокноте у телефона все записано. Ну, пока. Вернусь позднее.
Когда Чико возвратился с урока дзюдо, он снова начал выпытывать где я был.
— Ладно, — сказал Чико наконец, ничего не добившись от меня, — играй в молчанку, посмотрим, чем это кончится. Где бы ты ни побывал, тебе было плохо — по тебе это заметно. И если будешь все держать в себе, легче не станет. — Помолчав, он заговорил другим тоном: — Три-Нитро все-таки испортили перед вчерашними скачками на приз «Две тысячи гиней», и теперь конюшни Джорджа Каспара выворачивают наизнанку… Выходит, Розмари оказалась не такой чокнутой, как мы думали! Как, по-твоему, нм удалось это сделать?
— Не знаю.
— Я ходил смотреть галоп в субботу утром, — сказал он. — Да, да, знаю, что ты послал телеграмму, чтобы я уехал. Но я договорился с одной болтливой куколкой и поэтому остался. Она работает у Джорджа Каспара.
Новый, запуганный Сид Холли не хотел даже слушать.
— У Каспара в среду весь день стоял гвалт, — продолжал Чико. — Он начался во время завтрака, когда Инки Пул явился и сказал, что Сид Холли задавал вопросы, которые ему, Инки Пулу, не понравились.
Он замолчал, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут его слова. Я не ответил.
— Потом появился ветеринар Бразерсмит и, услышав, как возмущается Инки Пул, сказал, что Сид Холли приходил и к нему и тоже задавал вопросы о тех же лошадях, о которых говорил Инки Пул: о Бетезде, Глинере, Зннгалу. Еще хотел узнать, как с сердцем у Три-Нитро. По словам моей куколки, Джордж Каспар орал так, что слышно было и Кембридже. Он совсем ополоумел из-за этих лошадей.
Тревор Динсгейт, подумал я бесстрастно, завтракал у Джорджа Каспара и слышал каждое слово.
— Позже они проверили, как дела на коневодческих фермах — у Гарви и Трейса, и узнали, что ты побывал и там. Моя куколка сказала, что тебя крыли почем зря.
Я потер лицо рукой.
— А твоя куколка знает, что ты работаешь со мной?
— За кого ты нас принимаешь? Конечно, нет.
— Что еще она сказала?
— Розмари, сказала она, приставала к Джорджу Каспару, чтобы он изменил распорядок утреннего галопа в субботу, пилила его весь четверг и всю пятницу, и Джордж Каспар прямо лез на стену. На следующее утро я наблюдал галоп. Твои фотографии очень пригодились. Сотни этих чертовых лошадей… Кто-то показал мне, какие из конюшен Каспара, и тогда я узнал Инки Пула, хмурого, как на фото, так что я уже не спускал с него глаз и крутился там. Когда очередь дошла до Три-Нитро, началась суматоха. С него сняли седло и надели другое, поменьше, и Инки Пул ездил на нем.
— Что мы будем делать? — наконец спросил Чико.
— Ничего… Мы вернем Розмари ее деньги и подведем черту.
