А потом на станцию «Скорой помощи» приехала женщина с растрепанными волосами и безумными глазами. Она не кричала, а громко стонала и требовала, чтобы ей сказали, в какую больницу отвезли Андрюшу Литовченко. Ни у кого язык не поворачивался сказать ей, что ее сына отвезли не в больницу, а в морг. А когда все же сказали, то весь персонал стал свидетелем жуткой сцены… Это страшно, когда мать сходит с ума…
Глава 11
– Антон! – Голос Тони звучал как-то странно. Обычно сдержанная в общении, она от волнения проглатывала слова. – Антон, тут такое творится. Народищу собралось, человек… человек, наверное…
– Стой, Тоня! – осадил ее Антон. – Где собрался народ, какой народ? Ты о чем?
– Около УВД! Тут целый митинг открылся, орут все. Как бы не начали камнями в окна кидать.
– Будь там, пожалуйста, Тоня! – тихим вкрадчивым голосом попросил Антон. – Можешь там побыть? Побудь. Послушай, что происходит, чего хотят, в чем причина! Я скоро буду, пожалуйста!
Он сразу понял, что происходит нечто, напоминающее стихийное бедствие. Пусть и социальное, но все же стихийное. А как всякое стихийное бедствие, оно имеет ярко выраженную окраску, что подчеркивает всю глубину причины. Так с лесным пожаром, который начинается от дороги, потому что водитель выбросил из окна автомобиля окурок или какой-нибудь дальнобойщик, меняя колеса, разводил костер. А может, подростки жарили в посадках убитого из рогатки голубя. Или он начинается в глухих дебрях во время грозы, когда молния раскалывает небо и бьет в сопку, в вершину старого сухого дуба.
Так бывает на побережье и островах, когда гигантская волна, поднятая землетрясением на океаническом дне, вдруг вздымается на шельфе на многометровую высоту, нависает над рыбацким поселком, а потом жадно обрушивается, слизывая назад в океан добычу: обломки домов, людей, скот, машины, вывороченные с корнем деревья.
Так и в стихийных манифестациях есть своя глубинная причина. И видна она из того, где собирается возмущенная толпа. Теперь достаточно просто заглянуть в газеты за прошедшие недели, послушать, что кричат люди, и сразу всплывают конкретные случаи, происшествия, вырисовывается картина того, что явилось последней каплей терпения очень терпеливого русского народа.
Нельзя сказать, что Антон ждал этого, предвидел. Нет, он просто не был удивлен. Есть на свете такие закономерности, которые не требуют объяснения. Они настолько естественны, что их связь никого не удивляет, даже если она проявляется неожиданно.
Никто, кроме разве что специалистов, не задумывается о причинах связи с предстоящим дождем, когда во время жары наступает духота, а розы на клумбе вдруг начинают исторгать свой удушающий аромат с удесятерённой силой. Никто не вдается в суть причин, когда еще в юности сломанное колено перед непогодой начинает ныть и мозжить. Мало кто удивится, что после сидения, прижавшись потной разгоряченной спиной к холодным камням, у него случится крупозная пневмония.
Чего-то подобного ждал и Антон. Не могло, по всем физическим и человеческим законам, копиться возмущение по кухням, завалинкам и лавкам на детских площадках. Нельзя до бесконечности тыкать отверткой хорошо накачанный футбольный мяч – он обязательно лопнет, ударит тугой струей воздуха из своих недр.
Значит, толпа беснуется возле УВД? Значит, пришли к начальству, пришли требовать голов тех, кто измывался, глумился, насиловал, калечил. Антон остановил первого же частника и, не обратив внимания на названную цену, погнал его на главную местную площадь – площадь перед зданием районной администрации, куда своим фасадом выходило и здание УВД.
Это было, конечно, не народное бурлящее море. Но собралось на площади в самом деле больше сотни человек, что для такого городка, как Сарапинск, уже само по себе немало. И это людское море бурлило не стихийно, чувствовалось чье-то руководство. На низком заборчике, окаймлявшем чахлые ели, стояла молодая женщина в брючном костюме. Три помощницы придерживали ее за колени и выразительно смотрели по сторонам. Активистки!
Уже издалека Антон услышал те слова, которые и ожидал. О детях, мужьях, братьях, о тех, кто пострадал невинно, кого забрали, кого мучили, над кем издевались. Более того, кого вынудили нечеловеческими страданиями, в том числе и моральными, подписать показания, признания, кто уже отбывает срок в соответствии с вынесенным приговором. И среди митингующих большинство было женщин, причем женщин среднего возраста.
– Где ты, Тоня? – почти кричал в трубку Антон.
Тоня отозвалась и отошла на десяток метров от толпы, чтобы Антон ее увидел.
– Я здесь, – махала она рукой.
– Ну что тут происходит? В целом я понял по речам, против чего митингуют, а больше ничего не происходило?
– Ой, Антон, ты не представляешь, что тут говорят! Ту еще почище страсти рассказывают, чем рассказывал нам ты. Они требуют, чтобы к ним вышло руководство УВД. А если не выйдут, то обещают сами войти внутрь и забаррикадироваться там в кабинетах, пока с ними не станут разговаривать. Но уже только представители из Москвы.
– Круто взяли, – покачал головой Антон. – Кто-то у них грамотный заводила, кто-то их организовал. Ты ничего не слышала, никого не называли?
– Вон та, что с забора сейчас слезает. Алимова ее фамилия, юрист из Екатеринбурга. Она чья-то подруга и давно уже пытается помочь подруге добиться правды, а заодно теперь и всех взбаламутила. Она объявила, что так быстрее удастся достучаться до начальства.
– Вот она-то мне и нужна, – обрадовался Антон и даже слегка обнял Тоню за плечи. – Вот что-то в этом роде я и искал.
Улыбка с лица Антона мгновенно слетела, когда прямо на площадь на большой скорости выехал забитый людьми в камуфляжной форме «ПАЗ». Это могло означать только одно, и он не ошибся. Автобус сунулся носом к главному подъезду здания УВД, случайно или намеренно перекрыв направление от толпы митингующих на здание администрации. Из него стали шустро выбегать омоновцы в черных масках, с короткими автоматами и дубинками на ремнях. Кто-то принялся выносить и складывать возле автобуса прозрачные пластиковые щиты, но командир отдал команду, и щиты убрали. Омоновцы стали растягиваться шеренгой перед толпой.
На них косились, кто-то даже подошел и стал что-то доказывать. А к забору откуда-то притащили стул, и на него взобрался молодой мужчина. Он называл фамилию какого-то Литовченко, забитого насмерть в кабинете уголовного розыска, о его матери, которая после этого случая лежит в психиатрии.
И тут случился кризис. Рано или поздно это должно было произойти, потому что нервы у всех были уже на пределе. Сначала два майора попытались пройти мимо толпы к зданию, но их не пустили. Несколько женщин взяли майоров в кольцо, сцепившись руками. Послышались крики, матерная ругань, какую-то женщину один из майоров толкнул, и она упала. Рев десятков голосов оглушил площадь.
Антон поморщился. Он понял, что сейчас ОМОН кинут вперед, и начнется позорное действо. Мужиков ладно, мужик против мужика – это как-то естественно, но когда здоровенные омоновцы начнут бить, тащить за руки по асфальту, отшвыривать, как котят, женщин, большая часть которых им в матери годится, – это уже ни в какие рамки не лезет, и это уже никакими обстоятельствами оправдать нельзя.
Антон велел Антонине уходить с площади и вдруг осекся, увидев, что рядом с командиром омоновцев стоит Рамазанов. Полковник был страшно зол, он был взбешен и размахивал руками, как ротный старшина перед солдатской баней, явно приказывая навести порядок перед зданием районной администрации и районной полиции. Командир омоновцев что-то отвечал без лишней жестикуляции и отрицательно качал головой.
Кажется, этот спор привлек внимание и бойцов спецподразделения. Они стали оглядываться, продолжая стоять в шеренге, и занервничали. А Рамазанов совсем разошелся, что там у него были за доводы, Антон не слышал, но жесты в виде указующего перста, нацеленного на женщин, говорили сами за
