Вот наш командир взял пакет, вскрыл, прочитал, отдал вестовому. Сделал ручкой и поднимается обратно на борт. Если я не ошибаюсь, только что на моих глазах несколько раз были нарушены: морская вежливость, этикет и правила хорошего тона. Ну те-с - ну те-с.
Катер уходит -- ему ещё час возвращаться к 'Ассар-и Шевкету', а мы так и лежим в дрейфе.
- Чего турки от нас хотели, Степан Осипович? - Писаревский по праву раненого полагает, что несдержанность будет ему прощена и позволяет себе проявить нетерпение.
- С первых же слов прозвучала просьба о перемирии. Естественно, я послал их к Государю. Вопрос такого масштаба не в моей компетенции, как вы понимаете.
Тогда он суёт мне пакет, мол, отвези командованию. Коварный. Думал, что если в невысоких чинах, то прямо сейчас и помчусь.
Ладно, говорю, давай, как своё дело до конца доделаю, так и свезу, потому что попутно. Только прочитаю сперва. Глянул в их бумагу, а она, и правда, Государю адресована. Просят переговоров. В общем -- мудрят чего-то турки. Чай телеграф-то у них имеется, могли бы и не утруждаться, дразнить нас своим появлением.
Я им дал три часа, чтобы убрались, а потом, сказал, за себя не ручаюсь. У меня, такое дело, приказ на ведение боевых действий.
Судя по тому, что в конце повествования, командир перешёл на шуточный тон, настроение у него сейчас на подъёме.
Кстати, сегодня Первое Мая. Пусть и по старому стилю -- ничего с этим не поделаешь. Насвинячусь нынче в кают-компании по поводу знакомого с детства праздника. Считай, год не причащался, даже с лишним. А терпелка у меня, между прочим, не железная.
***
Моим намерениям сбыться, увы, не было суждено. За ужином Степан Осипович поделился с нами своими планами, и сделалось мне жутко. Так я себе и не налил из заветного графинчика, да и остальные воздержались.
- Господа. Судя по всему, наше присутствие в этих водах препятствует каким-то планам неприятеля. Иначе они не снизошли бы до столь неуклюжей хитрости, как отправка послания на Высочайшее Имя через корабль, находящийся в крейсировании. Так что на эту ночь вручаю 'Великого князя Константина' попечению любезнейшего Измаила Максимовича, а сам отправлюсь на 'Чесме' с ответным визитом. И пару гостинцев работы Петра Семёновича не премину взять с собой.
Что читалось во взглядах офицеров? Вы не поверите! Зависть. Зелёные юнцы, что с них возьмёшь!? Если по хорошему, то в вылазку такого рода надо идти мне -- своё я уже сделал. Понятно ведь, что сбили мы историю с пути истинного на скользкую неведомую дорожку. Значить никаких английских кораблей в то время и в том месте, что показали в 'Турецком гамбите', не будет. План свой я своими же руками уже разрушил и ни малейшими преимуществами послезнания более не обладаю.
Нет, про своё уже оставленное намерение потопить британцев я, конечно, никому ничего не сказал, а объяснил, что идти на вылазку в Босфор нужно тому, после кого останутся сыновья. И тут Иван Иванович Подъяпольский вынес на обсуждение свою кандидатуру, потому что наследником он уже обзавёлся в отличие от всё ещё неженатого Степана Осиповича. Короче, если кто бывал на собраниях членов кооператива, поймёт, что тут у нас в кают-компании началось. Все, даже всё ещё страдающий от ранения Сергей Петрович, принялись оспаривать своё несомненное право на участие в поистине безумном двадцатимильном прорыве через узкую кишку, которую можно перестрелить из винтовки.
Макаров, кстати, слушал эти дебаты молча, даже с интересом. А потом вышел на палубу, и некоторое время отдавал распоряжения. Весенняя погода изменчива. Весь день дул западный ветер, разгоняя умеренную волну. Как раз такую, что нипочём крупным судам, но немилосердно раскачивает катера. Балла три -- это не шторм. Так вот, как раз сейчас пошёл дождь, скрывший от наших взоров всё, находящееся дальше кабельтова, и как будто придавил водяные холмы.
Как 'Чесма' отыщет дорогу? Ума не приложу. Тем не менее, Степан Осипович спокойно отвалил, и через считанные секунды его катер скрылся из виду. Корабль оставался в дрейфе где-то недалеко от входа в пролив и офицеры заметно нервничали. Моё место было у трёхдюймовки. По боевому расписанию я -- подносчик снарядов. С тех пор, как израсходована торпеда - ну, та, в Сулинской протоке - обязанность срочно покидать корабль при возникновении опасности огневого контакта легла на плечи старшины той самой 'Чесмы' - единственной вооруженной минным оружием боевой единицы. Впрочем, сейчас она везёт последние две торпеды куда-то в южном направлении.
- Садись, Семёныч, в ногах правды нет -- Нилыч, заряжающий, приглашает меня в коридор входа в надстройку.
Кто-то приволок банкетку, сидя на которой мы поглядываем в открытую дверь, за которой одинокий наводчик в блестящем дождевике всматривается в непрозрачную мглу. Нигде не горит ни одного огонька, так что ничего не видно. Наощупь проверяю как стоят укладки для снарядов, похожие на инструментальные ящики мастеровых -- местная придумка.
В наше время это называлось 'готовность номер один'. Корабль способен начать стрельбу мгновенно. Сколько нам ждать в таком состоянии? До бухты 'Золотой рог' примерно два часа хода. Это, если флот там. Ну, не все же ушли вверх по Сулинской протоке! Так что раньше, чем через четыре часа возвращения наших ждать бесполезно. Но, если не кривить душой, мы и сами залезли в распахнутую пасть, причём неглубоко. Как раз до того самого места, где расположены зубы -- береговые батареи. Если бы не дождь и не темнота, сейчас вокруг нас ложились бы снаряды.
Очередной раз подивился тому, насколько тонко чувствует ситуацию наш командир. Тем не менее, все напряженно всматриваются и вслушиваются через рупоры.
Наверное, прошло около часа и по цепочке расставленных вдоль корабля матросов прокатилось сообщение: 'Был звук взрыва'. Надо же, а до нас ничего не донеслось. Сидим, ждём. Слушаем.
Ещё полчаса тревожного ожидания, и снова сообщение о звуке взрыва на юге. Непонятно, как это возможно различить в шелесте дождя? Тем не менее, если сигнальщик сказал, значит слышал. Нилыч сменил у орудия продрогшего наводчика. Слабый звук выстрела докатился откуда-то, и
