когда «НІКОЛІ шякай шкому мужыю паншчыны служыць не будуць і шякага у казну аброку плацщь, і народ наш будзе вольны і шчаслівы».
После приказа об его аресте Калиновский действовал под конспиративными фамилиями Макаревич, Чарнецкий, Хамович, Хамуциус… Осенью 1862 года он возглавил Литовский провинциальный комитет, готовивший освободительное восстание в Беларуси. Кастусь встал во главе наиболее последовательных революционеров, которых в отличие от либералов («белых») называли «красными». Они выступали против сословного неравенства, за демократическую республику, передачу земли крестьянам.
Калиновский считал, что народы Беларуси, Литвы и Украины должны сами решить вопрос о своей независимости. «Белые» же видели главную задачу в восстановлении Речи Посполитой в границах 1772 года.
После начала восстания «белым» удалось отстранить Калиновского и его соратников от руководства. Он стал повстанческим командиром Городенской губернии, смог привлечь к участию в вооруженной борьбе много крестьян. Летом 1863 года Кастусь вновь взял в свои руки руководство виленским повстанческим центром, который также называли «красным жондом».
Восстание в Беларуси уже задыхалось. Один из инсургентов — повстанческий комиссар Могилевской губернии Витовт Парфиянович — на допросе выдал Калиновского. В феврале 1864 года «диктатор восстания», проживавший в Вильне в «Святоянских мурах» под именем Игната Витаженца, попал в руки царских жандармов.
Во время следствия и суда Кастусь держался с необычайным мужеством. На предложение облегчить свою судьбу, назвав некоторые адреса и имена, он ответил: «Если гражданская откровенность составляет добродетель, то шпионство оскверняет человека. Сознание чести, собственного достоинства и того положения, какое я занимал в обществе, не дозволяют мне следовать по иному пути».
Царский военно-полевой суд вынес постановление: казнить вождя инсургентов через повешение. Приговор был исполнен 10(22) марта 1864 года на виленской торговой площади Лукишки. Слушая на эшафоте текст приговора, в котором предводитель повстанцев был назван «дворянином Калиновским», он выкрикнул: «У нас нет дворян, у нас все равны!»
Из царской тюрьмы Кастусь передал на свободу свое написанное по-белорусски и обращенное к народу завещание — «Лкгг зпад шыбенщы» («Письмо изпод виселицы»).
«Браты мае, мужыю родныя! Зпад шыбенщы маскоускай прыходзщь мне да вас шсащ і, можа, раз астатж. Горка паюнуць мне зямельку родную і цябе, дарап мой народзе. Грудзі застогнуць, забалщь сэрца, но не жаль зпнуць за тваю прауду.
Прымі, народзе, па шчырасщ мае слова прадсмертнае, бо яно як бы з таго свету толью для дабра твайго нашсана.
Няма, братю, большага шчасця на гэтым свеце, як калі чалавек у галаве мае розум і навуку. Тады ён толью можа быць у радзе, жыць у дастатках і тады толью, памагпушыся Богу, заслужыць неба, бо, збагашушы навукай розум, разауе сэрца і народ свой шчыра палюбщь. Но як дзень з ночай не ходзяць разам, так не щзе разам навука праудзіва з няволяй маскоускай. Ды пакуль яна у нас будзе, у нас шчога не будзе, не будзе прауды, багацтва і шякай навую, адно намі, як скащнай, варочаць будуць, не для дабра, но на папбель нашу.
Для тагото, народзе, як толью калі пачуеш, што браты твае зпад Варшавы бюцца за прауду і свабоду, тады і ты не аставайся ззаду, но, ухашушы за што зможаш, за касу, сякеру, і цэлай грамадой Щ31 ваяваш за свае чалавечае і народнае права, за сваю зямлю родную. Бо я табе зпад шыбенщы кажу, народзе, што тады толью зажывеш шчасшва, калі над табой маскаля ужо не будзе!
Твой слуга Яськагаспадар зпад
ВІЛЬНІ».
В тюрьме, перед смертью, написано и единственное известное сегодня стихотворение Кастуся Калиновского, посвященное его любимой:
Марыська чарнаброва, галубка мая, Дзе ж падзелася шчасие /ясна доля
твая?
Усепрай шло, прайшло, як бы не
бывала,
Адна страшна горыч у грудзях
застала…
Одновременно это и обращение ко всему белорусскому народу:
Бывай здаровы, мужыцк/ народзе, Жыв/у шчасщ, жыві у свабодзе I часаму спамяш пра Яську свайго, Што заг/нуу за прауду для дабра твайго.
Церковный собор в Полоцке принимает акт о ликвидации унии
Для российского самодержавия белорусов как самостоятельного народа не существовало. Униатская же церковь с ее народным языком в обучении, проповедях утверждала обратное. Между тем униатами в Беларуси в конце XVIII века были каждые три жителя из четырех, а православными — всего 6,5 процента. Уже при Екатерине II из опасного униатства в надежное православие российского образца перевели полтора миллиона наших предков. Шла обработка греко-католических иерархов. Униатский митрополит Лисовский в 1806 году повелел в молитвах имя царя вспоминать раньше, чем имя папы.
С особой жестокостью против народной веры боролся униатский епископ Иосиф Семашко, украинец по происхождению, переметнувшийся на сторону царизма. Он принудительно вводил в униатских духовных семинариях и в церковных отчетах русский язык. Священники вынуждены были вести богослужения по служебникам, присланным из Москвы и Петербурга. Несогласных судили как церковных и государственных преступников. На глазах у верующих из храмов выбрасывали боковые алтари, ломали органы. Все эти издевательства российская, а затем и советская историческая наука безапелляционно называла освобождением белорусов от религиозного угнетения.
Многие униаты искали спасения в католицизме. Только в 1834 году 35 тысяч белорусских детей из униатских семей родители крестили по римскому обряду.
Война самодержавия с униатством официально завершилась 12 февраля 1839 года. В этот день в Полоцке начался церковный собор, где тон задавал Семашко. Святая София, которая уже два с половиной века была грекокатолическим храмом, услышала постановление о возвращении своих прихожан «в лоно прародительской православной веры, дабы пребывать отныне в послушании Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода».
Даже в условиях жестокого давления в Белорусской униатской диацезии (церковном округе) в 1838 году из 680 священников за присоединение к православию подписались только 186. Однако это не помешало привезенному из России православному епископу Смарагду заявить, будто «уния расползлась, как ветхий и дырявый мех». Колонизаторы лишили Беларусь религии, которую с полным правом можно считать национальной, народной (так ее называли К. Калиновский, М. Богданович и ряд других деятелей нашего возрождения), закрепили разделение белорусов на католиков и православных. Вот одна из причин слабой национальной консолидации белорусов, из-за чего мы испытали столько несчастий и в следующем веке.
В честь победы над униатством император Николай I постановил отчеканить медаль с надписью «Отторгнутые насилием (1596) возсоединены любовью (1839)». Любовь эта очень часто проявлялась в грубой силе, с которой униатов, в том числе и детей, заставляли принимать новую веру. Об измывательствах над греко-католиками возмущенно писал Лев Толстой. Александр Герцен напечатал в своем лондонском «Колоколе» статью «Секущее православие», где Иосифа Семашко называл «Иудой во Христе, который высек себе новый памятник на спине беззащитных жертв». Вот пример радостного «воссоединения» церквей: «Со стороны гражданского начальства истязанием заведовал окружной Новицкий. Этот полицейский апостол сек людей до тех пор, пока человек не соглашался принять причастие от православного попа. Один четырнадцатилетний мальчик после двухсот розг отказался от такого общения с Христом. Его снова начали сечь, и только тогда, уступая страшной боли, он согласился. Православная церковь
