И ниже были напечатаны стихи. Они врезались в мою память, как острый осколок. Вот строки из них:
Дочитал последние строки, задумался. В трудную годину испытаний поэт тоже рвался на смертный бой, но «политических» не освобождали, даже в годы войны. И от этого было горько и обидно. И конечно же надо было иметь огромную веру в наше правое дело, мужество, чтобы оказаться выше этих чувств и вернуться к поэзии, а значит, и к жизни.
Так я открыл для себя и полюбил большого поэта, совсем не подозревая, что через несколько лет мне доведется встретиться с ним.
После армейской службы приехал в Челябинск, стал работать здесь журналистом. В один из первых же дней увидел на рекламных щитах скромные афиши: «Борис Ручьев. Поэтический вечер». Помню, в тот стылый январский день 1964-го, когда ртутный столбик в термометре опустился за тридцать градусов, разыскал профсоюзную библиотеку ЧТЗ и оказался в ее небольшом помещении. Народу в зале столько, что нельзя пробиться. Так и остался у двери. Смотрел через головы на трибуну, за которой стоял, опираясь на трость, невысокий мужчина с широким открытым лицом. Он читал простуженным голосом — глуховато и чуть-чуть с хрипотцой. Невольно возникло ощущение: то, что он читает, очень дорого ему, и он часто загорался — тогда его голос гудел напористо и вдохновенно: «Не может быть, чтоб силою от гула Родных гудков их вечного «Пора» По-матерински нас не притянула К груди своей Магнитная гора. И, как солдаты, после битв живые, Испытанные болью огневой. Пройдя все испытанья силовые, Мы возвратились в вечный город свой…»
Слушатели горячо аплодировали. А он читал все новые и новые стихи. И не о трудных годах, проведенных вдали от родных мест, а о рабочей юности, проведенной в Магнитке, о встрече с нею после долгой вынужденной разлуки, встрече со своими старыми друзьями. И чувствовалось, что Магнитка для него не просто город, а глубоко выстраданная боль.
Ручьев охотно встречался с литературной молодежью. В нем не было чувства ревности к ней. Наоборот, он был очень щедр на помощь, на добрые советы. Не раз приходилось слышать его резкие, взволнованные выступления на различных совещаниях в защиту молодых, Так, благодаря его активной поддержке, молодой в ту пору армейский поэт Василий Пономаренко издал первый, затем второй сборники своих стихов и стал членом Союза писателей.
— Сколько буду жить, никогда не забуду доброты Бориса Александровича, — говорил мне В. Пономаренко. — Если я и стал поэтом, то обязан этим прежде всего ему.
Но когда Ручьев встречался с молодыми, всегда был по-отцовски строг и требователен. До сих пор в памяти его выступление на вечере поэзии в актовом зале Челябинской публичной библиотеки. Я, в ту пору работник областного радио, пришел туда с магнитофоном. Сколько лет прошло, а как актуально, современно звучит оно и сегодня. Записанное на пленку, приведу его здесь дословно.
— Товарищи! Дело сейчас в поэзии не в том, чтобы срифмовать и скорее высказать зарифмованное, совсем не в том, — страстно говорил он с трибуны. — Поэзия — это как марш нашего народа. Поэзия как песня, которая ведет на борьбу. Помните, еще в далекие тридцатые Михаил Светлов написал стихотворение «Гренада», ставшее любимой песней нашего поколения.
А сегодня? Сегодня мы живем с большой раной в сердце, и эта рана — Вьетнам (в то время американские империалисты развязали кровавую войну на многострадальной вьетнамской земле. — А. Б.). И вот что беспокоит. В тридцатые годы поэты думали об Испании, они с оружием в руках сражались за нее. А вот здесь двенадцать молодых товарищей прочли свои стихи. Но где настоящее слово о сегодняшней ране — о Вьетнаме?
Говорят, не правомерно требовать от писателей разрешения героических тем в условиях мирного жизнетворчества. Собственно, а кто это провозгласил, что у нас сейчас мирное жизнетворчество?
Что такое понятие мира для поэта? Ведь еще Александр Блок заявлял: «И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь кровь и пыль…»
Ручьев не случайно привел блоковские стихи. Потому что и сама его жизнь, и его стихи — вечный бой. Бой со злом, бой за доброе и светлое в нашей жизни. И то, что он был очень требовательным к молодым поэтам, вполне естественно. Это оттого, что он, как ни к кому, был требователен к самому себе.
Весной 1969 года в Москве состоялось V Всесоюзное совещание молодых писателей. Обком комсомола и Челябинская писательская организация направили на него Николая Годину, Александра Куницына, Геннадия Суздалева. Я тоже поехал с ними, чтобы рассказать об их участии в молодежной программе «Уральский меридиан». Н. Година занимался в семинаре известного поэта Евгения Долматовского, А. Куницын — у Виктора Бокова, а Г. Суздалев — у Бориса Ручьева. Открывая семинар, Е. Долматовский с улыбкой заметил:
— Каждый поэт рождается дважды: тогда, когда он появляется на свет, и… на Всесоюзном совещании молодых писателей.
Мне довелось побывать во всех трех семинарах, обсуждали на них творчество наших земляков, и повсюду разговор шел требовательный и взыскательный. Особенно строго подошли к первой книжке стихов Г. Суздалева «Песня деревянных журавлей», изданной в Челябинске. В перерыве к Геннадию подошел Борис Александрович и откровенно признался ему:
— Я не мог поддержать тебя, как Миша Львов, потому что не имел морального права, ведь ты посвятил мне стихотворение в своей книжке. Получилось бы смешно: «Кукушка хвалит петуха…» Но ничего, Гена, разговор этот для тебя полезный, учти: за битого двух небитых дают…
И дружелюбно похлопал его по плечу.
