поглядывая по сторонам. А дети на сцене, казалось, совсем забыли про зал и пели, и песня разливалась вширь, как вешняя вода, затопляя все вокруг. Слезы все текли, и Иван не выдержал этой маеты, поднялся. На взгляд жены ответил:
— Покурить.
Он вышел из ДК, хотел было застегнуть пальто, но махнул рукой. Чего это он расклеился? Тут он вспомнил, что и всегда — по радио там или по телевизору — детский хор тревожил его, тоску нагонял. Только прислушиваться было некогда. Откуда эта тоска? Живет неплохо, лучше некоторых. На работе уважение, дом совхозный, рогатиков полный двор. Мотоцикл без очереди дали. Баян купил хороший, какой хотел. Любую песню сыграет, стоит только раз услышать.
Правда, с баяном не все ладно. Поиграешь-поиграешь, и так муторно становится почему-то, тоскливо! И Катя настораживается, молчит.
Иван стоял посреди улицы. Снег падал на лицо и таял, и от этого лицо было мокрое, но он не вытирал его, а все слушал и слушал шорох снегопада на бумаге афиш. Что-то в нем чудилось знакомое и забытое: «Ш-ш-ша…», «Ванюш-ша»?
Владимир Белоглазкин
МУЖСКОЙ ПРАЗДНИК
Июль. Окно в спальне открыто. Утренний ветерок то царапнет по щекам прохладой с Волги, то погладит нежной пушистой лапкой, теплом с полей. День будет жарким.
Валера проснулся рано. Бабушка выгнала овец в стадо и стучала за стенкой ухватами. Валера услышал, как она осторожно открыла дверь и подошла к кровати.
— Внуче-ок, пора вставать, — раздался ее негромкий певучий голос.
Завтракали они маканцами и парным молоком.
— Ты уж до вечера-то не бегай, — говорила бабушка, — пораньше приходи. Нам с тобой сегодня дрова попилить надо. А то уедешь, кто мне тогда поможет.
— Ага, — сказал, жуя, Валера. — Я только искупнусь и обратно.
— Дров-то немного. Сегодня да завтра, осилим, чай.
— Чай, осилим, — согласился Валера, и они засмеялись.
Июльское солнце стояло высоко над Новой Слободой, когда Валера пришел на пруд. По дороге он заскочил к колхозному клубу, месту сбора всей компании, потом пошли в заброшенные сады, посаженные на склонах оплывших холмов еще в царские времена. Купаться полагалось до посинения, а так как вода в пруду была теплой, возвращался Валера домой в сумерках.
Подходя к воротам, он услышал звук пилы и с досадой поморщился: совсем забыл про обещание. Осторожно открыл калитку и заглянул во двор.
Бабушка пилила дрова. Большая двуручная пила извивалась у нее в руках, взвизгивала, застревала в пропиле, но бабушка упрямо выдергивала ее и продолжала работу. На Валеру она не взглянула. Он постоял, нерешительно подошел и попытался поймать вторую ручку пилы. Бабушка остановилась.
— Явился? — сказала она резко. — Иди, ешь.
Она снова дернула пилу, и снова Валера попытался ухватиться за ручку.
— Иди в дом, — сказала бабушка, — без тебя справлюсь, помощничек.
Валера слонялся по комнатам. Обижался на бабушку: чего она сразу, лучше бы спросила его, где был, и узнала, что он сегодня перенырял всех деревенских и как был горд собой. Злился на себя, за то, что обещал и не выполнил, значит, виноват, а виноватым признать себя очень не хотелось. Самое лучшее, чувствовал Валера, это попросить прощения, но вредное самолюбие не пускало, отталкивало от двери. Валера слушал визг пилы, маялся и упрямо повторял: «А я докажу, все равно, вот увидишь».
Сумерки над Новой Слободой загустели, воздух потяжелел. На центральной улице зазвенели голоса, ребятня собиралась у клуба. Валера вышел во двор, неловко потоптался у калитки.
— Я в кино пойду?
— Ступай.
В кино Валера не пошел, забрался на холм, к самым полям и долго сидел на краешке межи, разглядывая сверху деревню. Зажглись и вскоре погасли окна. Валера задами прокрался к бабушкиному дому, прислушался — тихо — и осторожно открыл калитку. Темнота во дворе казалась гуще, чем на улице, и Валера некоторое время стоял не двигаясь, привыкал.
Недопиленный сушняк темной кучей лежал посредине двора. Ступая осторожно, словно под ногами была не земля, а скрипучие половицы, Валера прошел вдоль ворот к сараю, где хранилась пила, и потянулся за ключом. Обычно он висел на гвозде рядом с дверью. Бабушка не убирала его, считая, что лезть к ней некому — свои все люди, и незачем — ничего особо ценного в сарае не было.
Валера нащупал гвоздь, и настроение у него разом упало. Ключа на гвозде не было.
Задача его осложнялась. Если на этот раз бабушка унесла ключ в дом, то она наверняка повесила его в сенях. Предстояло пройти по высокому, с перильцем крыльцу мимо бабушкиного окна и попытаться открыть дверь в сени (эту дверь бабушка тоже не всегда запирала, чтобы Валера, приходя домой поздно, не будил ее).
По крыльцу Валера пробирался на четвереньках и только у двери встал на ноги и надавил на дверь плечом. Немного ему надо было времени, чтобы убедиться, что и эта дверь закрыта на внутренний засов.
Валера стоял на крыльце и смотрел поверх забора на холмы — там едва заметно высвечивалась белесая полоска.
«Может, оттолкнуть засов прутиком? — подумал он и долго ковырял березовой веткой и под дверью, и сбоку, но все было напрасно.
Он покружил вокруг дома, потрогал рамы форточки вдруг удастся влезть через окно, но в конце концов снова пришел во двор и сел на козлы. Ничего он больше придумать не мог.
Но чем безнадежней казалась Валере его затея, тем больше хотелось ему осуществить ее. Он слез с козел и подошел к сараю.
Это был обычный деревенский сарай: четыре столба, поперек них — по два бруска с каждой стороны, и на брусья прибиты горбыли, концами упирающиеся в землю.
«Подкоп!» Валера едва не заплясал от радости.
Он забрался на забор и спрыгнул в картофельную ботву Огород был интересным местом. В одном углу его густо росла поспевавшая черная и красная смородина, в другом были разбросаны огромные, полусъеденные непогодой кости и длинный череп, как говорила бабушка, лошадиный.
Вдоль забора Валера двинулся к сараю. В огороде было прохладнее, чем во дворе, от раздавленной ботвы тянуло сыростью. Земля около стенки оказалась мягкой. Валера опустился на четвереньки и принялся пальцами рыть яму Вначале работа шла споро, но вскоре верхний слой почвы сменила вязкая глина. Пальцы под ногтями заболели. Валера лег на спину и стал протискиваться в сарай, но только и смог сунуть в подкоп руку. Он пошарил наугад, натолкнулся ладонью на что-то металлическое, тяжелое и вытащил наружу ржавую кувалду с треснутой ручкой. За кувалдой последовали капкан, дырявый лапоть, обрывок цепи, серп. Валера извлек из-под сарая кучу интересных, но, к сожалению, бесполезных вещей. Напоследок он кончиками пальцев ухватил что-то плоское и твердое и изо всех сил рванул на себя. В сарае глухо ухнуло, и руку Валере до плеча засыпало чем-то теплым. Из-под сарая вырвалось облако пыли, ударило Валеру в ухо, в глаза. Он вскочил и закашлялся.
Он долго отфыркивался и отплевывался, а вокруг него медленно клубилось призрачное облако. Рухнувший бумажный мешок с цементом наполовину высыпался наружу. В грязных брюках, рубашке, которая из белой стала серой, Валера стоял перед сараем и чуть не плакал.
Так бы, наверное, и ушел он ни с чем, но вовремя вспомнил, что у самой стенки в углу валялась другая пила. Она была ржавая и тупая, в ширину превосходила обычную пилу раза в два, в длину раза в полтора и весила соответственно. Ручки у нее были толстые и кривые, а зубья — с Валерин палец, редкие и
