Кляйн рассказывал, что они с Триш познакомились в двадцать два, хотя ухаживать за ней он начал, когда ей было двадцать четыре.
— Ей, — Коган кивает на пятый корт, — скорее всего, столько и есть. Лет двадцать пять.
— Чем занимается? — спрашивает Кляйн.
— Продает абонементы в круглосуточный спортивный клуб.
— Я б, наверное, так не смог.
— Как? Абонементы продавать?
— Нет. Как Ринхарт. Я бы ее сюда не привел.
— Да не такая уж она и юная. Если присмотреться, на ярком свету вид у нее довольно посявканный.
— Не знаю, — говорит Кляйн. — Я бы постеснялся.
— В этом вся прелесть Носорожища. Он себе такой имидж выработал, что теперь можно вообще ничего не стесняться. Наоборот, все были бы разочарованы, если бы он приперся с образованной интеллигентной женщиной. В этом часть его обаяния.
— А ты?
— Что — я?
— Ты какой имидж вырабатываешь? — В голосе Кляйна вдруг звучит некоторая враждебность.
— Я, знаешь ли, стараюсь по молоденьким ударять. Пока внешность позволяет и за соседним столиком не гадают, отец ты или «папик». Чем старше становишься, тем меньше у тебя шансов.
— Это точно, — вздыхает Кляйн.
— Но в целом я с тобой согласен: за последние года два у меня сформировалась репутация и я с ней не боролся, — следовательно, я выработал свой имидж.
Кляйн поднимает бровь.
— Слушай, я же не отпираюсь. В моей койке много женщин перебывало. Во всяком случае, много с точки зрения женатых друзей. Но я ведь не нарочно. Просто так получается. Я не планировал стать бабником.
— Но ты же пытался взять себя в руки, когда ходил на свидание с подругой Триш?
— Ничего я не пытался. Это ее и расстроило.
— Ты ее не трахнул.
— Пока нет.
Кляйн хохочет:
— То есть ты думаешь, что после всего случившегося у тебя еще есть шанс?
— Ну, мы же не дети. Я, конечно, понимаю, вы с Триш уже давно позабыли, каково это — жить одному, но мы же взрослые люди! Мы же знаем, что с возрастом с человеком черт-те что происходит. Начинаешь думать, как же это все сложилось. Сидишь в автобусе и пережевываешь, копаешься сам в себе. Лежишь на дорогой кровати и дорогих простынях, смотришь сериал, а в перерывах на рекламу пытаешься представить свое будущее. Вчера тебе казалось, что ты ни за что такого не сделаешь. А сегодня думаешь — а чего бы и нет? Никто не умер. Машина никого не переехала. Раком никто не болен. Так чего париться- то?
Кляйн молчит. Просто слышно, как у него в мозгу колесики крутятся, переваривая и анализируя полученную информацию. Ну не может Кляйн увидеть всю картину сразу и не разложить ее на составные части. Нет, он обязательно все сломает и посмотрит, из чего оно сделано. А потом ненужные детали отложит, а нужные пустит в дело.
— Ага, — говорит Кляйн. — Я понял. Так что, ты ей позвонишь или будешь ждать, пока она сама проклюнется?
Джим ведет Мэддена на третий этаж.
— Как она была одета? Да я и не помню, честно говоря, — вполголоса рассказывает парень. — Точно не как моя сестрица. Но как-то красиво. И макияж. Я не ожидал.
Кажется, на ней была черная юбка до колен и цветастая рубашка, с трудом припоминает Джим.
— Она сильно напилась? — Инспектор тоже старается говорить тихо.
— Да вроде несильно. Такого, чтоб спотыкаться и двух слов не связать, нет, такого не было.
— Но она была пьяна?
— Да.
— Как думаешь, сколько она выпила?
— Не знаю. Но, по-моему, немного. Точно ничего крепкого. Может, пару кружек пунша, ну еще, наверное, пивом заполировала.
— Это немного?
— За четыре часа? По-моему, нет.
— И ты, значит, повел ее в туалет на третий этаж, потому что на втором была очередь?
— Не, очереди не было. Просто все кабинки были заняты. Так она сказала. Я ж не проверял.
Инспектор останавливается на верхней площадке и листает блокнот. Наверное, хочет дух перевести, решает Джим. Из ванной выходит симпатичный парень в футболке и семейных трусах. Том Радински.
— О, Пенек! Здорово, — хрипло бормочет он.
Мэдден хмурится, и Джим поспешно объясняет, что по выходным никто вообще-то рано не встает. На часах почти три.
— Пенек? — переспрашивает сержант.
Это они так по-идиотски фамилию Пинклоу сократили, сообщает Джим. Пока не окончилась неделя посвящения в братство, ему приходилось присаживаться на корточки и изображать пенек всякий раз, как его так называли. И даже плясать на корточках.
— Иногда, если вдохновение накатывало, получалось почти вприсядку, — гордо говорит Джим.
И тогда парни ржали, свистели и показывали пять. Значит, им нравилось.
Санузел на третьем этаже от санузла на втором ничем принципиально не отличается. Сержант оглядывается. Тут всего по паре: пара душевых кабинок, пара толчков, пара кабинок с ваннами. Похоже, ремонта не было лет двадцать.
— Не «Мариотт», — говорит Джим.
— Она совсем отрубилась, когда ты ее тут нашел? — спрашивает Мэдден.
— Я ее не находил. Я же вам по телефону уже рассказывал. Мне пришлось стоять и караулить ее под дверью. Уже минут пять прошло, а она все не выходит. Ну и я попросил Гвен Дейтон, знакомую девчонку, сходить посмотреть, что там и как.
— И она обнаружила, что Кристен без сознания?
— Да.
— Где она лежала?
Джим заходит и показывает место у батареи.
— Она вроде как сползла по стенке и так и сидела. А до этого наблевала в раковину. Мы решили, она отдохнуть пристроилась.
— И что вы сделали?
— Я похлопал ее по щекам. Не сильно… — Джим показывает на себе, как именно он ее ударил. — Потом водой ее полил. Ноль реакции. И я пошел вниз искать сестру.
Джим эту историю полицейским уже три раза рассказывал, но прямо на месте происшествия — в первый. Это, наверное, у мужика такая техника допроса, решает мальчик. Спрашивать одно и то же по сто раз. Но Джим держится. Ни разу не сбился. Завалил дядьку подробностями так, что тому, похоже, даже скучно стало. Рассказал, как он влюблен в Гвен Дейтон. А она его со своей подругой познакомила, Кейти Йоргенсон. На фига, спрашивается? Зачем ему эта Кейти сдалась?
— А дальше что было?
— Ну, как бы так сказать… некрасиво, короче, вышло.
Коган в четвертый раз пытается привлечь внимание Триш, и она наконец его замечает. Сердито смотрит ему в глаза, отворачивается и что-то кричит сыну, который плещется в бассейне.
