вопросы.
Мэдден разглядывает надпись на столе и размышляет. Кроули, конечно, захочет зачитать в суде отрывки, имеющие прямое отношение к делу и производящие наиболее сильное впечатление.
Мэдден хорошо представляет себе эту сцену: Кроули заставляет свою молоденькую помощницу, а может, даже Керри прочитать тихо, мягко, так, чтобы присяжные наклонились вперед, стараясь услышать каждое слово:
«Я не знала, что надо делать, поэтому я сказала: „Трахни меня, трахни по-настоящему“. Так в кино говорили».
— Хэнк, ты чего?
Мэдден поднимает голову. Кроули глядит на него с явным беспокойством.
— Да не, ничего, — отвечает Хэнк. — Задумался просто.
3
Типа, нравится
— Ладно. Значит, ты стоишь за дверью ванной на третьем этаже. Давай вернемся чуть-чуть назад, — говорит адвокатша.
— Давайте, — отвечает Джим.
— Сколько ты ждал, пока Кристен выйдет?
— Не знаю. Минут пять, наверное. А потом начал беспокоиться.
— Ты постучал в дверь?
— Да, несколько раз. А потом начал ее звать.
— Громко?
— Ага.
— То есть тебя кто угодно в доме мог услышать?
— Ну да. Я не орал, но говорил громко.
— Так чего ты просто не вошел? Дверь открывается внутрь, я проверяла. Замка нет. Толкнул бы и вошел.
Джим пожимает плечами, глядя на диктофон, который адвокатша положила на стол между ними.
— Не знаю. Я говорил уже полицейскому. Мне казалось, входить в туалет, когда там девочка, нехорошо. А тут как раз Гвен Дейтон по лестнице поднималась. Я с ней знаком. Вот я ее и попросил.
Женщина молчит. Она отщипывает идеально наманикюренными пальчиками куски булки и кормит дрозда, который призывно смотрит на нее с земли, склонив головку на сторону. Не молоденькая, но очень сексуальная, думает Джим. Поначалу он решил, что она из передачи «Час суда». Высокая, стройная, темноволосая, смуглая, в синем брючном костюме. Обычно Джим теряется в присутствии красивых женщин. И, чтобы не теряться, он представляет, будто перед ним актриса. Тогда все вроде получается понарошку. Ну и конечно, четыре пыха перед выходом тоже помогли. Не зря Дэн Фляйшман принес косяк.
День сегодня солнечный, теплый. Разговаривать они устроились за столиком перед корпусом, в котором расположены столовая, кафе, несколько магазинчиков, парикмахерская и целая шеренга банкоматов. Уже половина третьего, и плетеные черные кресла и столы почти все не заняты. А вот утром тут полно народу. Но нахальные птицы все равно надеются выклянчить у кого-нибудь свой кусок хлеба. Среди пары десятков черных дроздов бродят несколько голубей — типично городских птиц.
— Я еще ходил Керри искать, — объясняет Джим. — Она с каким-то парнем танцевала. Я ее вытащил из комнаты и сказал, что Кристен отрубилась в ванной на третьем этаже и надо посмотреть, как она там.
Они поднялись наверх, и к этому моменту Кристен уже пришла в себя. Ну, не то чтобы совсем пришла, но уже хоть не в отключке была. Глаза открывала и бормотала чего-то.
— А что она говорила? — спросила адвокатша.
— Пару раз я расслышал «отвалите». А потом вроде «я сейчас оклемаюсь».
— И все?
— Трудно было разобрать. Она как-то медленно и невнятно говорила, а потом обратно отрубилась. Гвен ее по щекам похлопала. Несильно. Так, просто чтоб она в себя пришла.
Женщина бросает на землю еще кусочек хлеба.
— Слушай, Джим, а вот тебе лично Кристен нравилась?
— Не понял?
— Она тебе нравилась?
Он снова пожимает плечами. Сговорились они все одни и те же вопросы задавать, что ли?
— Типа, как нравилась? Как девушка? — Он не сердится, не защищается. Такое ощущение, что он себе сейчас сам этот вопрос задает. И с интересом ждет ответа. — Она ничего, — спокойно продолжает Джим. — С ней болтать было здорово. Но она же подруга сестры, я ее сто лет знаю. Ей лет десять было, когда мы познакомились.
Он смотрит в стол и качает головой. Потом несколько патетически говорит:
— Иногда мне кажется, это я один во всем виноват. Надо было следить, что она пьет. Или чтобы она больше ела. Не знаю.
— И что, ты никогда не рассматривал ее как сексуальный объект? Никогда не думал: а она хорошенькая, может, сводить ее куда?
— Она и правда была хорошенькая, но как сексуальный объект я ее не рассматривал. — Джим, похоже, всерьез решил заняться самоанализом. — Понимаете, о человеке привыкаешь думать в рамках одной роли. Я ее воспринимал как маленькую девочку, подружку моей младшей сестры.
Адвокатша смотрит в сторону и молчит. Потом наклоняется к Джиму и внезапно тихонько говорит:
— У меня есть два свидетеля, которые утверждают, что тебя не было полчаса. Что скажешь, Джим?
Он сжимает челюсти. В голове звучит голос Воткинса: «Если что, защищайся решительно. Они нападают, ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не сердись. Понял, Пенек?»
— На что вы намекаете?
— Ты идешь наверх с пьяной девушкой. Она никакая. Ты тоже не огурец…
— Это же вечеринка! На вечеринке всегда полно людей. Даже если меня кто-то тридцать минут не видел, это не означает, что меня не было. Я от них, может, в десяти метрах стоял, а они и не в курсе. Или, может, я на улице был с другой девушкой.
— Джим, мой клиент почти всю свою жизнь либо учился на врача, либо работал врачом.
— Я знаю.
— Поэтому, если ты мне чего-то недоговариваешь, чего-то, что произошло или ты слышал, что произошло, по отношению к доктору Когану это, мягко говоря, нечестно. Согласен?
— Вполне.
Джим, как ему кажется, очень непринужденно подпирает подбородок руками. Почти так же непринужденно, как адвокатша бросает на землю хлеб. «Вот интересно, — думает он, — кого я больше ненавижу, Воткинса или Когана?»
— А если не было ничего? — спрашивает Джим. — Что, если ваш клиент сам был пьяный? В хлам. Вот и воспользовался ситуацией.
Она улыбается и говорит без всякой паузы:
— Расскажи мне лучше про Кейти Йоргенсон.
— А что вам рассказать?
— Ты говорил, что выходил с ней на улицу.
— Я не говорил, что с ней. Я говорил «с другой девушкой». Типа, вообще.
