Аля склонилась над ним, подхватила под мышки, потянула вверх, приговаривая ласково и повелительно:
–?Ну давай же, пойдем! Пойдем! Вот… Молодец… Вот так!
В коридоре он несколько раз в изнеможении опускался на пол, сидел, уставившись в одну точку. И Аля терпеливо уговаривала, снова взваливала его себе на плечи, тащила в спальню.
Добравшись наконец до кровати, Никита тяжело повалился на нее, блаженно растянулся на одеяле, не глядя на Алю, куда-то в пустоту изрек:
–?А разрешения на выезд опять не дали… Папаша долбаный! Год уже здесь торчу по его милости. Скоро сторчусь совсем. Неплохой каламбур, а, писатель? — Он бессмысленно хохотнул.
Аля, не отвечая, выдернула из-под него покрывало. Потом ловко стянула с мужа джинсы, он вяло приподнимался, помогая, жалобно постанывая от каждого ее движения. Сбегала на кухню и принесла воды, зная, что через некоторое время Никиту начнет мучить жажда.
–?А ведь ему ничего не стоит… — бормотал Никита. — Позвонил куда надо, надавил — и все. Но не- е-ет! — Он чуть приподнялся над подушкой, погрозил кому-то невидимому пальцем. — Ему же надо доказать, что без него я никто… пустое место…
–?Дурак ты, — прикрывая его одеялом, отозвалась Аля. — Он же просто боится за тебя. Боится тебя отпустить. Потому что ты медленно и верно губишь себя.
–?До этого ему нет никакого дела, — помотал головой Никита. — Никакого! А может, он кого другого не хочет отпускать, а? Как думаешь?
Он попытался было подняться, но снова без сил откинулся на подушки, приговаривая:
–?Мне душно в этой стране. Мне свобода нужна. Я здесь не могу… А ему я докажу, докажу, вот увидишь…
«Докажешь… — устало думала Аля, расстилая постель в бывшей Никитиной комнате. — Мы все друг другу докажем. Докажем, что сильные, свободные, что нам на все наплевать. Докажем, чего бы нам это ни стоило. Даже ценой собственной жизни».
Она нырнула под одеяло и щелкнула выключателем настольной лампы.
На освещенной софитами эстраде надрывался музыкальный ансамбль. Потный солист нарочито гримасничал в красном луче прожектора. Он завывал в микрофон что-то невыносимо пошлое и печальное.
Никита, скривившись, окинул взглядом стол, за которым помещалась их развеселая компания. Лица друзей расплывались мутными пятнами, как в тумане. Перед тем как забуриться в это модное кафе, они с Николя успели как следует вмазаться дома и теперь расслаблялись здесь, за столиком, потягивая для вида шампусик.
Колька что-то горячо шептал на ухо Анжелке, значит, ему, Никите, сегодня достанется эта, рыжая, как бишь ее? Наташа? А, черт, какая разница! Есть же у нее наверняка какая-нибудь халупа, где можно будет заночевать.
Только бы не возвращаться в свой мавзолей. Там каждая стенка, каждая долбаная табуретка выстроились как на параде, готовые поклоняться хозяину, великому и непревзойденному Дмитрию Владимировичу Редникову. И жена сидит там и сторожит все эти роскошества…
Никите порой казалось, что он не просто привязан к Але, что он врос в нее всем своим существом. Представлялось, что Аля — демон, специально поднявшийся из адовых глубин, чтобы погубить его, Никиту.
Иногда он думал, что просто отравлен своей женой. Ее тень преследовала даже ночью, присутствовала во всех снах. И даже в них, в мучительном душном наваждении, он скучал по ней. Просыпался, убеждался, что его женщина, его жена, не оставляющее в покое нереализованное желание все еще рядом, и начинал скучать с утроенной силой. Будь его воля, он приковал бы к себе Алю наручниками, не отпускал бы ни на секунду, силой заставил бы исчезнуть преследующий их роковой образ предателя- отца.
«А папаша сидит там, на даче, как паук, сети раскинул и наслаждается, — исходя злобой, представлял Никита. — И выпускать не хочет. Давно бы свалил от него подальше, Альку бы увез, чтобы забыла его к чертовой матери. Нет же, не пускает. Хорошо, тетка там, в ОВИРе, прямо так и сказала ему в последний раз: „С отцом бы поговорили, Никита Дмитриевич“. Видно, крепко я их достал, таскаюсь туда, как на работу. Ничего, мы ему еще покажем».
Никита, пошатываясь, встал из-за стола, нетвердо ступая, двинулся в толпу танцующих. Его рассеянное внимание привлек один из посетителей — высокий, статный брюнет лет сорока.
«Папаша, что ли? — гадал Никита, наступая на кружившегося в танце мужчину в черном пиджаке. — Развлекаться приперся? Отметить, как ловко мне хвост прищемил?»
Не вполне соображая, что делает, зверея от кипевшей в груди злобы, Никита схватил с ближайшего стола водочную бутылку, с размаху треснул ее о стену. Донышко откололось, и в руке у него осталась «розочка» с неровными острыми краями.
В толпе танцующих закричали. Фальшиво тренькнула гитара, песня оборвалась. Черный пиджак обернулся к Никите. Конечно, это был не Редников. Но Никита этого уже не понимал, отреагировал только на снисходительную улыбку на губах незнакомца.
–?Ты еще смеешься? Думаешь, мне тебя не победить?
Выставив вперед «розочку», он ринулся в толпу. Послышался женский визг, грохот разбрасываемых стульев, гаркнул что-то, расталкивая людей, администратор. «Розочку» из Никитиной руки быстро выбили, но он, не желая сдаваться, все-таки набросился на мужчину в пиджаке, молотил кулаками куда попало, рычал что-то нечленораздельное.
Взревели за окнами милицейские сирены, кто-то невидимый профессионально заломил Никите руки. Рядом почему-то оказались врачи в сине-зеленых блузах работников «Скорой помощи». Из-за их спин выплыло растерянное лицо Кольки.
–?Але! Але позвони!.. — успел крикнуть Никита, прежде чем его выволокли на улицу и втолкнули в машину.
Телефон задребезжал неожиданно, словно ночная тишина взорвалась, захлебнулась звонком. Редников сел в постели, спросонья не сразу сообразив, что происходит.
«Тоня!» — Он внутренне содрогнулся.
Два дня назад жену забрали в больницу с очередным обострением. Только накануне вечером он говорил с врачом, который сообщил ему, что сердце у больной слабое, а дозу препаратов необходимо увеличить. Большой риск, может не выдержать, но выхода нет. И вот теперь этот ночной звонок.
Резким движением Митя сорвал с аппарата трубку, приложил к уху, ощутив прохладное прикосновение гладкого пластика. Приготовился услышать профессионально разыгранное сочувствие.
–?Алло?
Но неожиданно услышал срывающийся голос:
–?Дмитрий Владимирович, это Аля. Извините, что поздно… Дело в том, что Никиту забрали…
Это слово — «забрали» — отозвалось в затуманенной сном памяти давно знакомым, с детства запрятавшимся где-то в глубине, сковывающим все тело ужасом. Забрали… Забрали отца, сильного, надежного, всегда веселого, скрутили руки и вывели за дверь, не дав даже снять бутафорскую синюю шубу. Забрали мать, маленькую женщину в светлом платье, там, на жарком пыльном летнем вокзале. Забрали Никиту?
Редников спросил отрывисто:
