клубникой».
Я набираю полный пакет. Сажусь на траву и съедаю несколько ягод. Луговая земляника слаще обычной. Мари-Лу ее тоже любит.
Вечером, когда Мари-Лу легла спать, я задерживаюсь в кухне. Сажусь у окна и делаю несколько набросков: двор в деталях, мостки и озеро в лучах заходящего солнца.
Когда я думаю, что она уже уснула, иду в кладовку, беру три яйца, взбиваю их, добавляю две чашки сахара, еще раз взбиваю, затем — две чашки муки и чашку молока, кусок маргарина, ванильный сахар.
Когда пирог уже в духовке, я вспоминаю, что забыл про соду. Пожимаю плечами, взбиваю сливки. Пирог вышел низкий, всего несколько сантиметров в высоту. Жаль, что не получится разрезать его на несколько коржей.
Я задумываюсь. Затем смазываю верх пирога густым малиновым киселем и покрываю толстым слоем взбитых сливок. Ягодами земляники выкладываю слова поверх сливок: «Поздравляю, Мари-Лу!»
Закончив, отношу пирог в кладовку. Раздеваюсь и заползаю под одеяло. И тогда, в полной тишине и темноте, раздается голос Мари-Лу:
— Адам, что ты там делаешь?
— Ничего.
— Это твое «ничего» вкусно пахнет.
Несколько минут царит тишина. Затем я кричу:
— Ты закрыла кур?
— Да-а.
День рождения Мари-Лу начинается хорошо. Я просыпаюсь рано утром, на цыпочках выхожу во двор и справляю нужду. Чувствую под ногами влажную от росы траву, думаю, что мне предстоит сделать сегодня. Всё под контролем, единственное, о чем я забыл, так это собрать на нашем лугу букет колокольчиков. Вместо колокольчиков будут цветы иван-чая. Я выбираю те, что растут как можно дальше.
Оставляю цветы на рампе, а сам спускаюсь к мосткам и умываюсь. Мне нравится споласкивать лицо холодной озерной водой и мыться твердым, как камень, мылом, шершавым от песчинок, прилипших к нему. Чищу зубы, сплевываю пену, смотрю, как она уплывает прочь по зеркальной глади озера.
«На твой день рождения, Мари-Лу, будет солнечно», — думаю я. Решаю, что это добрый знак.
Я ставлю кастрюлю с водой на плиту и, как только та закипает, приношу торт. Нахожу в шкафчике под мойкой поднос и накрываю его чистым кухонным полотенцем. Ставлю две чашки, баночку меда, два блюдца с чайными ложками. Подрезаю ножом стебли иван-чая и ставлю цветы в изящный пивной бокал с золотой надписью «Holsteinerbier».
Наливаю в одну чашку — чай, в другую — кофе, тихонько иду в комнату Мари-Лу, открываю дверь и с подносом в руках начинаю петь поздравительную песенку. Входя в комнату, я думаю, что отсутствие порога весьма практично. Мари-Лу лежит, отвернувшись к стене. Она медленно поворачивается и, едва открыв глаза, расплывается в широкой улыбке.
— Адам, — мурлычет она. — Неужели ты сделал все это ради меня?
Она садится в кровати, переводя взгляд с подноса на меня, с меня на поднос. Я слегка смущаюсь, потому что для меня нет ничего удивительного в том, чтобы поздравить своего друга с днем рождения.
— Адам, ты просто прелесть, — говорит она и кладет растрепанную голову мне на колени.
Я глажу ее по волосам.
— Какой же чудесный торт ты испек!
— Спасибо, — говорю я и провожу рукой по ее щеке.
— Нет, не так. Я хочу настоящий поцелуй на день рождения, — говорит Мари-Лу и поднимает голову.
Она закрывает глаза, я наклоняюсь и осторожно целую ее в губы.
— Так?
— Так гораздо лучше! Когда исполняется пятнадцать, чувствуешь себя по-особенному. По-взрослому. Начинаешь новую жизнь. Приходится брать на себя ответственность и, если все катится к чертям, винить только себя. Хотя ты уже давно это делаешь.
— Да, это так. Но ты права. Один период жизни заканчивается навсегда, а другой только начинается. Детство ушло. По-моему, оно заканчивается еще в двенадцать лет. Но в пятнадцать это заметнее. Ангелы, охранявшие человека с самого детства, начинают потихоньку его оставлять. Они улетают к маленьким детям, которые больше нуждаются в их заботе.
Мари-Лу ничего не говорит, и мне становится интересно, правильно ли она меня поняла. Она-то по- прежнему нуждается в своих ангелах. Может быть, они помогут ей изменить жизнь.
— Двенадцать, пятнадцать и восемнадцать лет — вот единственные даты, которые следует отмечать, — говорю я.
Мари-Лу кивает. Ей трудно оторвать взгляд от подноса.
— Какие прекрасные цветы! — восклицает она, словно только что увидела высокие, розово-красные, словно огненные всполохи, цветы в пивном бокале.
— Это иван-чай, — говорю я. — Самые приличные цветы в нашем дворе.
— Они всегда мне нравились, — говорит Мари-Лу.
— А я не знаю, нравится ли мне они, — говорю я. — Бритт любила их. Она называла их «последний шанс».
— Почему?
— Из-за яркого розово-красного цвета. Женщины в возрасте носят одежду такого цвета, когда хотят выглядеть по-настоящему красивыми. Чтобы их наконец заметили. Ведь это последний шанс подцепить какого-нибудь мужика. Так говорит Бритт.
Мари-Лу смеется:
— Такого я еще не слышала.
— Я пользуюсь этими цветами как календарем. Когда распускаются последние цветки на верхушке, значит, лето почти закончилось.
— Тогда стоит воспользоваться последним шансом и наслаждаться каникулами, — говорит Мари- Лу.
Она смотрит на высокие соцветия. Мелкие цветочки распустились едва на половину высоты. Еще есть время. Много времени. Прежде чем закончится лето.
— Так много глаз, — говорит она. — Я вспомнила, как ты сказал, что цветы — глаза земли. Здесь они видят ну очень хорошо.
— Да, я знаю.
— А знаешь, как мы обычно называли иван-чай?
— Нет.
— Лисий зад!
Мы смеемся.
— Хочешь кусочек торта? Это настоящая луговая земляника. А вот все остальное — полная халтура.
Мари-Лу кивает, и я отрезаю большой кусок для нее и почти такой же для себя.
— Очень вкусно, Адам, — говорит она, берет крупную ягоду и отправляет ее в рот. — Так значит, ты вчера ходил за земляникой?
— Да.
Мы с удовольствием едим торт, который оказывается довольно вкусным, несмотря на отсутствие соды. Вскоре я чувствую, что мы приближаемся к тому моменту, когда новорожденный должен наслаждаться подарками.
— Я ничего не купил тебе, — говорю я.
— Все это — больше, чем один подарок, — возражает Мари-Лу, указывая чайной ложкой на праздничный поднос.
— Но кое-что ты получишь.
