— Не нужно, Адам. Это пустячок, которым я занимаюсь, чтобы совсем не заржаветь. Я же говорила тебе, что не хочу в сборную параолимпийцев.
— Ну, как хочешь. Я собираюсь в магазин. Что тебе купить?
— Список в кухне.
Приехав в «Вивохаллен», я иду к стене, где лежат товары для активного отдыха: сумки-холодильники, итальянские кегли, переносной гриль, дешевые спиннинги и прочие подобные вещи.
Я изучаю ассортимент, потом спрашиваю у Линды, нет ли у них надувных манжетов. Кажется, она рада меня видеть.
— Где-то были, — отвечает она.
Линда осматривает полки, затем исчезает в подсобке и возвращается с коробкой.
— Вот все, что у нас осталось, — говорит она и достает два желтых надувных манжета.
— Какие маленькие.
Линда читает инструкцию на коробке:
— Для детей до восьми лет.
— Не подходят, — говорю я. — Нужно на ребенка постарше.
Вечером Мари-Лу снова позирует мне. Цветы иван-чая начинают увядать, но она упрямо держит их перед собой. Говорит, что сорвет новые, когда эти совсем завянут.
Я сдаюсь и вспоминаю портрет жены Йона Бауэра. Ее звали Эстер, она тоже была художницей. Он изобразил ее на фоне летнего луга с березками на заднем плане и ландышами, приколотыми к платью.
Мари-Лу порывается посмотреть набросок, но я тверд как скала и говорю, что покажу только готовую работу.
— Обязательно нужно быть таким таинственным? — хмуро бурчит она.
Я ничего не говорю в ответ, просто продолжаю наносить контуры. Приступаю к волосам. Они ниспадают прямо до подбородка и загибаются к шее. В прошлый раз после ночевки на мостках Мари-Лу просто пригладила их руками. Их легкий живописный беспорядок понравился мне. Теперь же она причесалась, и волосы висели безжизненно, как шторы.
— Приподними голову, — прошу я.
— Вот так?
— Замечательно.
«Чтобы нарисовать тебя, мне нужно тебя прочувствовать», — мысленно говорю я Мари-Лу. Измеряю расстояние между намеченными глазами и подбородком. Затем кладу карандаш поперек изображения и отмечаю место, где должно быть ее левое ухо.
Каждая деталь, к которой я приступаю, каждая проведенная линия, каждая наложенная тень будит во мне новый вопрос. Вопрос о ней. Или о ней и обо мне.
Что мы знаем друг о друге? Что хотим узнать? Можно ли сохранить часть себя только для себя самого? Ту часть, которую стыдно показывать другим, свою изнанку. Или нужно вывернуть душу и показать себя таким, какой есть? Вытащить на свет всю ту грязь, которая лежит на самом дне?
Или все дело в нашей непохожести? Ведь мы, люди, все разные. Мы даже по-разному открыты и по- разному закрыты для других. Я сам не всегда одинаковый. Все зависит от того, с кем я и в каком настроении.
— Как дела? — спрашивает Мари-Лу.
— Идут, — говорю я. — Самое трудное только начинается.
— Я чувствую себя Моной Лизой, — говорит Мари-Лу и таинственно улыбается.
— Ты красивее.
— А правда, что она на самом деле мужчина?
— Кто? Мона Лиза?
— Да, я слышала такую версию.
— Я не верю в это. Леонардо да Винчи был гением. Он жил в пятнадцатом веке и писал картины лучше, чем кто-либо сегодня.
— Интересно, кем она была?
Я пропускаю вопрос мимо ушей, а сам думаю: «А ты, Мари-Лу? Кто ты на самом деле? По правде говоря, я так мало о тебе знаю».
Возможно, я сам виноват. Придумал себе такой образ Мари-Лу, какой хотел ее видеть. А может, это временами дают о себе знать воспоминания о лете, когда нам было двенадцать. Остались ли мы все теми же, какими были три года назад? Я сам себе задаю вопрос и сам отвечаю: нет.
Каждый из нас идет дальше. Постоянно. Все дальше и дальше. Я должен постараться разглядеть ту Мари-Лу, которая передо мной здесь и сейчас.
— Ты опять закрываешь лицо цветами, — говорю я.
— Прости.
Я чувствую, что не хочу больше рисовать. Она сегодня какая-то напряженная. И дело не только в волосах. Дело в ней самой. Сегодня она сидит как фарфоровая кукла.
— Думаю, на сегодня хватит. Свет не тот, — вру я.
Я достаю ручную газонокосилку Бритт. Она лежит в той же коробке, в которой ее купили, рядом стоит ручка, завернутая в пузырчатую упаковку. Эта Бритт всегда такая педантичная. Не понимаю, как она выносит моего отца?
Я достаю газонокосилку и прикручиваю ручку. Машина как новенькая. На голубой краске ни царапины, ножи в чехле.
— Подожди, дай мне попробовать! — кричит Мари-Лу, когда я появляюсь во дворе.
Я отдаю ей газонокосилку, и она крепко хватается за ручку. Я иду позади и везу коляску. Маленькая газонокосилка мурлычет как кошка, вгрызаясь в траву.
— Как здорово получается! — кричит Мари-Лу.
Я лишь киваю и сосредоточенно провожу коляску между деревьями у сарая. Затем мы едем по прямой через сад. Сив и Рут бегут немного позади нас. Они любят свежескошенную траву. Мари-Лу видит это и смеется. Сегодня она в хорошем настроении.
— Давай споем что-нибудь!
— Что? — спрашиваю я.
Мари-Лу начинает петь песню Джона Леннона «Imagine». Я хоть и не силен в пении, но подпеваю. Мне нравится петь с Мари-Лу, потому что мой голос тонет в ее голосе, сильном и чистом. У каменного ограждения нам нужно развернуться, и я на минутку останавливаюсь. Газонокосилка замолкает. Я тоже закрываю рот и сосредотачиваюсь на коляске. Но голос Мари-Лу продолжает петь, разносясь по двору, летя к озеру: «Imagine there's no heaven? It is not hard to do…»
Это так красиво, что по моему телу бегут мурашки.
Затем я снова начинаю аккомпанировать ей газонокосилкой.
Мари-Лу хочет, чтобы я потренировался плавать, но я отказываюсь. Все равно не получится. Я не хочу. Говорю, что мое терпение лопнуло, и я больше не могу. Уж лучше пойду и куплю себе спасательный жилет. Ведь есть обычные куртки с пришитым к подкладке спасательным жилетом. Вот такую я и хочу приобрести.
— Какой же ты ребенок, — настойчиво говорит Мари-Лу. — Я считала тебя гораздо более зрелым.
— А что? Это мое личное дело. Не все умеют плавать. Не все водят автомобиль. В этом нет ничего странного.
— Можешь плюнуть на автомобиль. Существуют поезда. Это лучше для окружающей среды. Но ты должен уметь плавать. Пойдем!
— Нет.
— Перестань, Адам. Пойдем сейчас же! — командует Мари-Лу.
— Я сам решаю, что мне делать. Ты же не хочешь, чтобы я помог тебе с тренировкой. Я принимаю
