кораблекрушение. Расстояние между нами и пассажирами на борту увеличивается. Не только из-за того, что это в основном богатые американцы. Нечто большее разделяет нас. Вот стоим мы с Мари-Лу, мы живем на Фьюке. Мы останемся здесь. Мы ищем что-то другое. Другой смысл. Мы — дети Отшельника. «Мы — его дети!» — хочется мне крикнуть по-английски вслед уплывающей «Диане».
Тут меня осеняет: а вдруг мы никогда не вернемся отсюда? Вдруг эта странная безветренная погода продолжится несколько недель?
Я делюсь своими опасениями с Мари-Лу, но она считает, что нам не о чем беспокоиться. Иногда, когда плывешь под парусом, на озере появляется свой внутренний ветер. И тогда приходится лежать и ждать, пока он стихнет. А иногда стоит полный штиль. Но он тоже проходит.
— А если штиль не закончится? Что нам тогда делать?
— Придется плыть самим, без лодки, — говорит она.
Я слышу, как ее переполняют ирония и сдержанная злость.
«Диана» заставляет меня вспомнить другое прогулочное судно, которое ходило по такому же маршруту, — «Пер Браге». Однажды давным-давно осенней ночью этот корабль попал в шторм и затонул. Я рассказываю об этом Мари-Лу.
Среди утонувших той ночью был Йон Бауэр, его жена Эстер и их трехлетний сын Бенгт. Потом говорили, что судно было перегружено. Оно везло из Хускварны швейные машинки. В Грэнне, где села семья Бауэр, на борт погрузили бочки с яблочным пюре.
Через несколько часов судно перевернулось и камнем пошло на дно вместе со всеми пассажирами, швейными машинками и всем остальным. Никто не выжил. «Пер Браге» пролежал на дне четыре года, прежде чем его подняли. Йон Бауэр стал легендой этой катастрофы. Людям казалось, что они видят связь между его трагической смертью и странными картинами.
Можно ли назвать его картины печальными? Честно говоря, не знаю. Да, возможно, они немного грустные. И очень неоднозначные. Они словно затягивают тебя внутрь и заставляют задуматься о том, что на них изображено на самом деле.
— Помню, когда я была маленькой, в моей комнате висела репродукция одной из его картин, — говорит Мари-Лу. — Маленькая принцесса верхом на гигантском лосе. Ее звали Тувулль.
— Нет, Тувстарр, — поправляю ее я. — Это была Тувстарр, принцесса Осока. Он написал много картин про нее. Одна из них использовалась в рекламе шампуня несколько лет назад. Это картина, где маленькая принцесса сидит обнаженная на берегу лесного озера и любуется отражением своих длинных волос в темной воде.
— Эту картину я, кажется, не видела, — говорит Мари-Лу.
— Вот бы научиться так рисовать, — вздыхаю я.
Специально для Мари-Лу я сооружаю туалет из веток, которые собрал на берегу. Сам стульчак — это деревянный ящик, некогда бывший садком. К нему я приделал раму из жердей и веток, чтобы было удобно сидеть и держаться за них, когда встаешь. Я скрепил их кусками веревки. На это ушло некоторое время, было нелегко найти достаточно веревок. Готовый стульчак похож на старое плетеное кресло.
Туалет расположен в зарослях малины. Оттуда открывается прекрасный вид на озеро. Когда Мари-Лу решает опробовать его, я слышу, как стульчак трещит. Затем из кустов доносится смех.
— В чем дело?
— У меня такой запор, что я сейчас помру! Я так тужилась, что туалет треснул! Сломалась одна ветка. Мне очень жаль.
— Ничего страшного, — говорю я.
Через некоторое время из малиновых зарослей снова доносится хихиканье.
— А теперь что?
— Я думаю о том, что ты говорил на днях. О различиях между фильмом и реальностью. Если бы сейчас снимался фильм, эту сцену пришлось бы вырезать. В фильмах никогда не ходят в туалет. Видимо, у героев очень сильный запор!
— Это точно, — говорю я.
Все снова как обычно. Нет, даже еще лучше. Я начинаю понимать эту закономерность. После каждой нашей глупой ссоры мы становимся немного ближе друг к другу.
Словно сверкающие слова-молнии и взрыв чувств растапливает часть ледяной стены, разделяющей нас.
Мне никогда еще не было так хорошо, как в эти дни на Фьюке. Я думаю об Отшельнике, Йоне Бауэре и о Мари-Лу. Но чаще всего я вообще ни о чем не думаю. Просто брожу по окрестностям босиком в своих обрезанных джинсах, собираю хворост, делаю наброски, мечтаю, что неплохо бы сделать флаг с черной чайкой и водрузить его на самой высокой точке острова. Чтобы показать всем, что он наш.
Все то, что иногда говорят о том, как чудесно жить на необитаемом острове, — чистая правда. Я говорю об этом Мари-Лу, но она со мной не согласна:
— Нет уже необитаемых островов, Адам. Это просто Фьюк, до нас тут побывало полно всякого народа. Здесь нет никаких тайн. Нет неизведанных континентов, непережитых приключений.
— Жизнь — это приключение, — возражаю я. — Каждый день — это приключение. Сегодняшний день — это приключение. Завтра начнется новое. Наша жизнь — это неизведанный континент. Каждый человек — это захватывающая история, которая не заканчивается.
Я не понимаю, откуда берутся такие слова. Мне всегда было довольно трудно излагать свои мысли. Вероятно, жизнь на острове пробудила во мне философа.
Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Но я знаю, что однажды это должно произойти. Сколько мы уже здесь? Если судить по нашему загару, то мы выглядим так, словно жили здесь всегда. Мы с Мари-Лу приобрели темно-коричневый цвет кожи. Мы стали похожи на туземцев. Эдаких исконных жителей.
Когда мы пытаемся сосчитать дни, утра и вечера, проведенные нами на острове, все словно сливается. Мы вспоминаем, что мы делали и в какие дни. Я пытаюсь вспомнить, что мы ели. Но ничего не помогает. Время потеряло свое значение. Слова «понедельник», «воскресенье» или «четверг» больше не имеют никакого содержания. Интересно, чувствовал ли Отшельник то же, что и я?
— Посмотри, у «последнего шанса» остались цветки только на верхушке, — говорит Мари-Лу.
Я смотрю и вижу, что она права. Пламенеет только самый верхний ярус соцветий. Как они выглядели, когда мы только приехали? Кажется, оставались два или три верхних яруса. Хотя, возможно, из-за жары цветение проходит быстрее, чем обычно.
— Как ты думаешь, сколько у нас еще времени?
— Скоро пора будет возвращаться домой, — говорю я.
— Я не хочу, — говорит Мари-Лу.
Мы стоим на тропинке, ведущей к маяку. Я крепко держу Мари-Лу за талию.
— Продолжим? — спрашиваю я. — Ты уже ходишь гораздо лучше. Кажется, упражнения начинают действовать.
— Это тебе просто кажется, — говорит Мари-Лу.
— Нет, это совсем другое. Ты ходишь лучше.
Я в этом уверен. Горячая от солнца кожа Мари-Лу приклеилась к моей коже.
— Ты больше не хватаешься так крепко. Ты гораздо расслабленнее.
— Скорее всего, я просто привыкла к тебе.
— Тренировки начинают давать результат, — говорю я.
— Может, и так, — говорит Мари-Лу. — А может, и нет. Бывает по-разному. Иногда тело слушается. А в другой раз — нет. У меня бывают хорошие и плохие дни. Сегодня хороший день.
— Но если ты продолжишь тренироваться, ты сможешь преодолеть это. Так делают все, кто тренируется, понимаешь? А затем придет прогресс.
— Только не у тех, у кого поврежден позвоночник. Место, где находится травма, определяет подвижность. Этого никогда не изменить. У тебя есть год. Первый год. И затем все понятно. Будешь ты ходить или нет. Разве мы не разговаривали на эту тему?
