— Ну хорошо, Томми, прочти четыре раза «Отче наш» и четыре раза «Аве, Мария».
Когда Томми выходит из церкви, его приятель Пат спрашивает, как прошла исповедь.
— Шикарно! — восклицает Томми. — Четыре «Отче наш», четыре «Аве, Мария» и три отличных адресочка!
Священник из следующего анекдота оказывается запертым в языковых рамках, привычных для исповеди, и не может понять, что кто-то «говорит на другом языке»:
Человек заходит в исповедальню и говорит священнику:
— Отец, мне 75 лет, и прошлой ночью я занимался сексом с двумя двадцатилетними девчонками одновременно!
— Когда вы в последний раз были на исповеди? — интересуется священник.
— Никогда, — отвечает его собеседник. — Я иудей.
— Так почему же вы мне об этом рассказываете? — восклицает священник.
— А я всем об этом рассказываю!
Многие анекдоты построены на двойных смыслах, когда фраза имеет различное значение в разных лингвистических контекстах. Именно перекличка двух контекстов заставляет нас улыбнуться.
Пианист с обезьянкой выступает в баре. После каждого номера мартышка проходит по помещению, собирая деньги. В какой-то момент, пока пианист играл, мартышка прыгнула на барную стойку, подошла к одному из посетителей и, усевшись над его стаканом на корточки, окунула туда свои яички. Раздраженный посетитель подходит к пианисту:
— Вы знаете, ваша макака сунула яйца ко мне в стакан!
— Нет, этой песни я не знаю, но если вы напоете мне пару тактов, я постараюсь ее подобрать.
Многие шуточные загадки пытаются убедить нас, что мы находимся внутри одного языкового контекста, тогда как на самом деле имеется в виду совсем другой:
— Что лишнее в списке — герпес, гонорея, квартира в Кливленде?
— Конечно, квартира в Кливленде!
— Нет, гонорея: только от нее ты можешь в конце концов избавиться!
Адептов философии обыденного языка часто критиковали, считая их штудии обычной игрой слов. Однако сам Витгенштейн был убежден, что столкновение разных лингвистических контекстов может привести к фатальным последствиям.
Билингсли отправляется в больницу навестить своего друга Хэтфилда, находящегося при смерти.
Когда Билингсли стоит у постели друга, тому вдруг становится хуже. Он с помощью жестов лихорадочно просит, чтобы ему подали ручку и бумагу. Билингсли дает ему требуемое, и Хэтфилд, собрав последние силы, что-то царапает на листке. Едва дописав, он испускает дух. Потрясенный Билингсли кладет бумажку в карман, в своем горе он не чувствует себя в силах прочесть ее.
Через несколько дней, будучи на поминках, Билингсли вспоминает, что на нем тот же самый пиджак, и значит, бумажка все еще лежит у него в кармане. Билингсли объявляет родственникам умершего: «Перед тем, как умереть, Хэт передал мне записку. Я не знаю, что в ней, но я хорошо знал Хэта, и поэтому уверен, что в ней мы найдем для себя слова ободрения!»
Достав бумажку из кармана, он громко читает:
«Ты стоишь на моей кислородной трубке!»
По иронии судьбы, философское течение, боровшееся за точное использование языковых средств, родилось среди британцев, — а ведь существует огромное число анекдотов, высмеивающих языковые комплексы жителей туманного Альбиона:
Один из прихожан зашел в гости к англиканскому приходскому священнику и между делом сказал:
— Преподобный, мне недавно рассказали забавный стишок. Мне кажется, вам он понравится, хотя должен предупредить, что он несколько неприличного свойства.
— Ничего страшного, — благодушно кивнул преподобный. — Немного фривольности не помешает!
Хорошо, тогда вот он:
— Кто был в девице? — переспросил преподобный. — Ужин?
— Нет, преподобный, Маурицио. Маурицио был в девице.
— О, да, да, разумеется, Томми! Что ж, весьма забавно, весьма забавно!
Через пару недель в гости к священнику зашел епископ.
— Епископ, — обратился к нему хозяин. — Один из моих прихожан рассказал мне забавный стишок.
Я бы с удовольствием рассказал его вам, если вы, конечно, не против небольшой непристойности.
— Пожалуйста! — отозвался епископ.
Вот он:
— В даме? — переспросил епископ. — Кто был в даме? Ужин?
— Нет, епископ. В даме был совершенно другой парень, по имени Маурицио.
И эти люди учат нас философии обыденного языка?
В последние 50 лет философы все больше увлекались формальными рассуждениями. Сегодня философию куда меньше волнуют глобальные вопросы вроде свободы воли или существования Бога; зато она усердно занимается решением проблем логической и лингвистической ясности. Не будем называть имен, однако, похоже, некоторые современные философы несколько переборщили, рассуждая о значении имен собственных. Так, по мнению Бертрана Рассела, имена собственные заключают в себе краткую
