Защитники были под прикрытием железных столбов храма. Рассеявшаяся толпа могла там долго прятаться, и лес висячих цепей поглощал выстрелы, направленные в головы. Врокс, Скарлан и Маркело поливали их огнем двойной автопушки и болтеров, но могли понадобиться многие часы, чтобы выкурить послушников обстрелом.
Своим выживанием эти паразиты смели растрачивать время Несущих Слово. Поэтому они были препятствием для дела истинного Хаоса. Амакир твердил это себе на бегу, пересекая усеянное трупами пространство, но слова поглотила ненависть.
Первый враг вскочил прямо перед ним, нажимая на спуск лазгана. Лазерные лучи осыпали нагрудник Амакира, как дождь, задели незащищенное лицо и обожгли древние золото и багрянец. Он обрушил на противника свой топор, и лезвие прошло прямо сквозь послушника, так что пришлось сдержать руку, чтобы оружие не зарылось в камень. Разрубленное тело повалилось на землю еще до того, как хлынула кровь.
Тени развевающихся знамен скользнули над Амакиром, когда он ворвался внутрь храма. Топор описал могучую дугу, рассекая цепи и разбрасывая добела раскаленный град из расплавленных звеньев. Он услышал крики и возрадовался, ибо каждый вопль был гимном, прославляющим его богов. Враги отстреливались, но в капитана уже стреляли и попадали миллион раз. Один выстрел пробил сочленение на локте, вспышка боли показалась оскорблением. Амакир выхватил болтпистолет и начал стрелять, не целясь, в ближайшие мечущиеся силуэты. Там, где очереди попадали, вспыхивали красные цветы, а там, где промахивались, разлетались облака зубчатых осколков.
Один-два послушника пробежали мимо него, под прикрывающий огонь Скарлана и Макело. Один укрылся в углублении в форме человека, покрытом грязной от крови латунью, которое отмечало центр храма. Амакир подбежал к нему и снес верхнюю часть головы.
Другие попытались сбежать. Другим это не удалось. Амакир зарубил ближайшего и перестрелял остальных.
К тому времени, как Амакир вытер кровь с лезвия топора и вернулся наружу, Феоркан, Фаэдос и Пракордиан уже истребили послушников, которые следовали за бескожим человеком. Амакир подошел к окровавленному гребню и отметил труп, облаченный в куда более сложно украшенные одеяния, чем остальные. Верхняя часть тела была изорвана огнем тяжелых орудий Врокса. Амакир поднял труп, который обмяк в его руке, словно дохлая рыба.
— Вот что случается, братья, когда ваш взор отступает от истинного пантеона тьмы! Вот чем мы станем, если позволим безнаказанно бунтовать таким, как Карнулон, — Амакир отшвырнул тело в сторону. — Никогда не забывайте, зачем сражаетесь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Гладкие, усеянные клочками травы холмы поднимались всюду вокруг, словно волны каменного океана.
Пики превратились в бледные клыки, поднимающиеся вдалеке позади каравана. Дорога впереди была хорошо утоптана ногами марширующих воинов и усеяна следами повозок, вокруг нее возвышались деревянные конструкции с обзорными платформами, где виднелись обрисованные оранжевыми вечерними солнцами силуэты высоких воинов с копьями. Подножья гор Канис были столь же опасны, как и сами горы, но здесь людские жизни с завидной регулярностью обрывались не головокружительными высотами или жестоким морозом, а самими варварами. Грик правил этими землями, и те, кто был ему предан, готовы были убивать без раздумий, чтобы услужить ему.
За два дня странствия от Стрельчатого Пика к внешним предгорьям дорога постепенно становилась все более и более четкой. На пути пролегли глубокие колеи, оставленные колесами повозок, в более крутых местах в камне были вырезаны ступени, которые выглядели изношенными. Мелкие поселения, не более чем скопления шатров, жались к склонам вокруг дороги, и временами из хижин и лачуг появлялись торговцы и нахваливали свои товары, пока не понимали, что ведущие караван люди с суровыми лицами, скорее всего, неважные покупатели. Чтобы обозначить границы сферы влияния Грика, не нужны были ни ограды, ни укрепления, ибо дорога была одним из очень немногих безопасных путей к нынешнему местонахождению его города, и такие пути постоянно держало под наблюдением множество глаз, верных вождю.
Голгоф постарался сделать так, чтобы его собственные воины не выглядели подозрительно. Качественное и необычное оружие, которое они нашли в грузе, было спрятано под шкурами, закрывающими повозки, а железные знаки, которые носили люди Грика, висели на их шеях на шнурах из сухожилий. Крон сидел рядом с Голгофом на задней повозке, натянув капюшон своей мантии глубоко на лицо. Если бы их начали расспрашивать, Крон должен был занять место колдуна, который вел караван к Змеиному Горлу. В определенном смысле это даже не стало бы обманом, потому что если Крон не был колдуном, то никто им не был.
Хат сидел на передней повозке и тыкал в бока вьючных зверей заостренным посохом, погоняя их. Ближайший часовой слез со своего поста и трусцой подбежал к ведущей повозке. Это был старый, седой воин, у которого на лице было столько шрамов, что сложно было разобрать черты. Он был закутан в меха, и на тыльной стороне руки, сжимающей копье, виднелось выжженное клеймо в виде разбитого на четыре части круга, тот же символ, что и на знаках Грика.
Он был одним из круга приближенных Грика, воинов, отобранных за верность и принесенную пользу, которые беспрекословно подчинялись приказам вождя. Вокруг Грика будет много таких мужей, сильных и абсолютно преданных. Они были обязаны ему жизнью, зачастую в буквальном смысле — по большей части это были люди, брошенные в детстве бедными или ушедшими в другие места родителями, которых подобрали и взрастили в шатре самого вождя, и они стали словно продолжения его тела. Этот человек, который достиг немалых лет, учитывая продолжительность жизни горцев, должно быть, был унаследован Гриком от предыдущего вождя. Он, как и десятки ему подобных, стоял между Голгофом и будущим Изумрудного Меча.
Хат показал свой железный кружок, и часовой заглянул под шкуры передней повозки, чтобы глянуть на оружие и свертки с данью, привязанные под ними. Удовлетворившись, он махнул рукой.
Караван пошел дальше. Голгоф смотрел, как из-за холмов вырисовывается город шатров. Лоскутное одеяло приглушенных цветов раскинулось между покатыми подножьями, и с этого расстояния люди, толкущиеся на улицах, казались множеством темных точек. Город был крупнейшим поселением в горах, наверняка самым большим за все время после падения Стрельчатого Пика. Голгофу, который вырос в обычной деревне, он казался почти невозможно огромным. На улицах между шатров можно было легко заблудиться, и там, должно быть, была скрыта тысяча укромных уголков, где можно было затаиться. Даже отсюда Голгоф чувствовал запах города — дым, пот и готовящуюся пищу.
Огромный и мобильный город мигрировал вместе со сменой времен года, от подножий гор до равнин, откуда виднелись стены леди Харибдии. Население переносило свои дома из шкур и ткани на собственных спинах и вьючных рептилиях и гнало перед собой стада овец и коз. Каждый шатер был окрашен в свой цвет и щеголял символом клана или гильдии на боку. Дым колоннами поднимался от кухонных костров и огней, над которыми из черного горного железа ковали оружие для солдат Грика. На площадках между шатрами солдаты устраивали тренировочные поединки, и Голгоф знал, что сейчас в темных уголках города ведутся иные, куда более реальные бои.
Голгоф оценил население города, как более чем двадцать тысяч душ, больше горцев, чем когда-либо собиралось в одном месте со времен Стрельчатого Пика. Они дрались, пили, совокуплялись, выплавляли железо и охотились, добывая пищу, необходимую для того, чтобы пережить следующую миграцию. В центре всего этого, как говорили путешественники, находился просторный шатер, что был сшит из сотен шкур и украшен огромным четырехчастным кругом, и охраняли его крепкие воины, облаченные в меха. Там их должен ждать Грик, восседая на троне из резной кости, с толстыми медвежьими шкурами под ногами, в окружении дюжины жен, наблюдающих из теней. Грик был судьей и покровителем горожан, он выбирал воинов и разрешал споры, отдавал приказы на казни, когда в нем поднимался гнев, и прощал слабых и
