—
Умоляй! — выкрикнул Имон. Я едва расслышала его голос. От очередного порыва ветра он пошатнулся и, чтобы устоять, уперся сжимавшей нож рукой в ствол дерева над моей головой. Подавшись ко мне.
—
Пошел ты!.. — крикнула я.
Он ухмыльнулся, отклонился назад и выбросил руку с ножом вперед. Задыхаясь, я отдернула голову в сторону и ощутила натяжение ленты, которую лезвие рассекло не больше, чем в четверти дюйма от моей шеи. А потом холодный поцелуй стали: острие ножа заодно проткнуло кожу моего плеча. Имон особо не осторожничал. Последовало несколько быстрых, небрежных надрезов — я ощутила острые вспышки боли.
—
Ладно, красавица, умолять меня ты будешь потом, — промолвил он, неожиданно бросив на землю нож, который тут же унесло ветром, и, легко вскинув обмякшее тело моей сестры на плечо, шатаясь, понес к гаражу.
Я повалилась вперед… точнее, попыталась, но оказалось, что ветер прижимает меня к пальме чуть ли не так же надежно, как и лента. С огромным трудом мне удалось содрать с себя ее остатки и кое-как сместиться в сторону. Едва я оторвала ободранную о жесткую, состоящую из треугольных чешуй кору спину от ствола, как ветер, едва не сшибая с ног, буквально погнал меня к зданию.
Где внутри все еще оставалась Черис.
Не знаю уж, как мне, ободранной, окровавленной, почти ничего не видящей, удалось добраться дотуда, но в конечном счете я ввалилась в холл, на усыпанный осколками стекла, мокрый от дождя мраморный пол. Состояние было шоковое: все воспринималось отдаленно, словно в дреме, и ничто прямо сейчас не казалось таким уж важным. Сара осталась с Имоном, и тут хорошего мало, однако, по крайней мере, с нее уж точно не сдерет кожу ураган. «А с остальным разберусь, — пообещала я себе. — Со всем разберусь, скоро».
Дэвид не явился спасать меня. Об этом я старалась не думать.
Шатаясь, я добрела до двери каморки и открыла ее. Черис, закутавшись в одеяло, забилась под кушетку. С фарфорово-бледного лица смотрели огромные голубые глаза.
—
Я тебя дождалась, — пролепетала она.
—
Молодчина. А сейчас пойдем, — откликнулась я, и тут на меня накатил смех. Не больно-то радостный: я закашлялась, чтобы унять его, и взяла ее за руку.
Про то, как мы добирались от здания до гаража, лучше не рассказывать. От разрушенного бурей пластикового тоннеля остался лишь бетонный мостик, представлявший собой смертельную ловушку, и двинуться по нему решился бы только полный, законченный идиот. Кое-как нам удалось переползти открытый участок и нырнуть в то относительное убежище, какое представлял собой гараж.
Лестница представляла собой сущую муку, но я кое-как одолела ступеньки, причем на сей раз Черис помогала мне. Потом я, похоже, отключилась, а когда снова пришла в себя, Черис как раз выезжала из гаража, бормоча под нос что-то несвязное, но по тону похожее на молитву. Под напором бокового ветра «Мустанг», дрожа, сместился влево футов на пять, чего мы, как я понимала, делать вовсе не собирались.
По правую руку от нас вырисовалось что-то темное: я увидела это одновременно с Черис, и у нас обеих вырвался крик.
«Хаммер» Эладио Дельгадо, площадь бортов которого создавала большую парусность, явно был подхвачен свирепым боковым ветром, и его со страшной скоростью несло прямо на нас. По пути он врезался в торчащий обломок бетона, и его высоко подбросило в воздух.
В беспомощном ужасе я прикрыла голову руками, приметив, что Черис сделала то же самое.
Мир остановился.
У меня перехватило дыхание.
Я чувствовала, как умирает Джонатан, и это было ужасно, словно в надрывном крике зашелся весь мир. Рвалась сама ткань бытия, время соскочило со своей оси, небо чернело, краснело и зеленело и обретало цвета, существующие лишь в эфире, но сам эфир пылал, как пылало и все иное на уровнях бытия, никогда не ведавших пламени, ибо
такого не могло случиться.
Но он умер, и шторм умер вместе с ним.
Разумеется, он не взял да вот так и прекратился: ветер продолжал дуть, гоня перед собой волны, но я чувствовала черную муку этого урагана, выжигавшего себя пламенем саморазрушительной печали, и сила этой скорби приостановила время, а потом…
…Потом «Хаммер» Эладио Дельгадо рухнул на землю в паре футов левее «Мустанга», перекатился и взорвался с выбросом такого жаркого пламени, что я ощутила его на пассажирском сиденье машины, сквозь металл и стекло.
Черис с криком нажала на газ, стремясь убраться подальше. Мотор надсадно ревел, и хотя ветер упорно сносил «Мустанг» в сторону, она все же вывела его на дорогу.
Оглянувшись, я увидела, как содрогаются и раскачиваются на ветру оставшиеся без стекол «Тестостероновые башни». Не рухнувшие, но опасно близкие к этому.
А вот над океаном черные тучи замедляли свое маниакальное вращение, и, если ливень продолжал хлестать с прежней силой, ветер постепенно сбавлял свою ярость.
Черис гнала слишком быстро, вся дрожа, скользя и буксуя среди мусора и обломков. Я не пыталась остановить ее. Я напряженно прислушивалась к тишине в эфире.
Никогда прежде мне не доводилось ощущать ничего подобного этой… пустоте.
—
Стоп! — внезапно сказала я. Черис, похоже, не услышала, и я, потянувшись, перехватила у нее руль. Она ударила по тормозам, пытаясь вырвать его у меня, но каким-то чудом нам удалось остановить «Мустанг» у обочины.
—
Подожди здесь, — сказала я ей и вылезла из машины.
Мои ноги чуть не подогнулись, но я обнаружила ту внутреннюю силу, о которой всегда говорил мне Дэвид, и, перейдя скользкую, заваленную нанесенным ветром хламом полосу дороги, ступила на то, что некогда было пляжем. Сейчас, впрочем, океана здесь было больше, чем песка. Бело- голубая пена. Не совсем вода, не совсем воздух.
Туфли мои куда-то подевались, ноги проваливались в мокрый песок, а я, пошатываясь, шла и шла, озираясь по сторонам.
У полосы прибоя стояли джинны. Ашан, серый, как смерть. Алиса, в мокром переднике, с развевающимися на ветру золотыми волосами. Рэйчел, стоящая на коленях, в пене, глядя на море.
Десятки джиннов.
А еще больше, сотни, с шелестом формировались из сгущавшегося тумана. И все смотрели на море.
Сквозь меня прокатилась волна жара: я тоже упала на колени и со стоном, тяжело дыша, оперлась на руки.
Нечто вещало. Нечто огромное. Мне не дано было понимать, я лишь чувствовала, но человек не создан, чтобы вмещать подобные эмоции. Мне хотелось кричать, и смеяться, и умереть. В ослепляющем порыве пришло знание: я поняла, что это значит. То была любовь в ее самом жарком, яростном, безудержном проявлении: ничего подобного мне не доводилось чувствовать никогда прежде. Даже будучи джинном.
Джинны вокруг меня поднимали головы, обращая лица к небу, и, закрыв глаза, впитывали свет и любовь.
Вы читаете Наступление бури
