постамента большой сосуд, канопу, снял с нее крышку в виде головы бабуина и сунул себе под мышку.
— Бегите, дети, бегите! — проговорил Нимрод, отбиваясь от крокодила и кобры и одновременно стараясь увести Эхнатона подальше от близнецов. — Вы сами с ним не справитесь.
Призрак злобно зыркнул на Джона и Филиппу:
— Я вернусь за вами, когда разделаюсь с ним.
И неспешным шагом он двинулся вслед за Нимродом.
Близнецы переглянулись. Они были в полном отчаянии.
— Мы не можем его бросить, — сказал Джон. — Что будем делать?
Стоявший в дверях Нимрод снова вскрикнул, потому что бабуин-призрак укусил его в третий раз. А Эхнатон меж тем уже навис над ним, и разверстое горло канопы угрожающе зияло в его руках. Нимрод понял, что бороться бесполезно. Злой джинн, вселившийся в человеческий призрак, — враг грозный, почти неодолимый. А Эхнатон, кажется, обладал удвоенной или утроенной силой. Проведенные в гробнице тысячелетия, похоже, нисколько не ослабили его мощи. Нимрод вдруг понял, внезапно и безнадежно, что имеет дело с куда более могущественным противником, чем мог быть сам Эхнатон. Эхнатон и тот неизвестный джинн из клана Ифрит, который вселился в него когда-то, видимо, погибли одновременно, потому что дух их теперь стал един.
Эхнатон приставил горло канопы к голове Нимрода.
— Теперь ты мой раб, — сказал он. — Отныне и во веки веков.
— Бегите! — закричал Нимрод близнецам в последний раз. И этот упреждающий крик тут же перешел в крик боли, потому что клыки бабуина вонзились ему в плечо.
Джон и Филиппа все еще оставались в зале. Как ни страшно им было, они не могли покинуть Нимрода в эту трагическую минуту.
— Помнишь, Эхнатон сказал, что джинн не совладать с ним в одиночку? — С этими словами Джон сунул руку в отверстие, выплавленное с помощью паяльной лампы в витрине со скипетрами. Нащупав сехем, он развернул его поудобнее и вытащил наружу. — Здесь целых семьдесят джинн. Надеюсь, этого хватит, чтобы справиться с Эхнатоном.
— Но почему ты решил, что они придут нам на помощь? — спросила Филиппа. — Ведь это не кто- нибудь, а его же бывшие слуги.
— Любой джинн обязан выполнить желания того, кто его освободил, — напомнил Джон. — Таков закон.
Филиппа посветила карманным фонариком, а Джон принялся изучать верхнюю, утолщенную часть скипетра.
— Как же его открыть?
Тут изнутри скипетра донесся голос, и Джон от неожиданности чуть не уронил его на пол:
— Семьдесят вернутся к жизни. Смотри на письмена. Письмена помогут тебе.
— Я смотрю, — в отчаянии крикнул Джон. — Но ничего не понимаю.
— Смотри на иероглифы! — сказала Филиппа. — он говорит об этих иероглифах! Вот эта круглая штука называется картуш и содержит только крест с петлей в верхней части. Это анх, символ жизни. А все эти знаки под картушем, которые похожи на букву N, на самом деле означают не номер, а десять.
— Точно. И их ровным счетом семь штук. Семью десять — семьдесят. Это и значит «семьдесят вернутся к жизни». Но как это сделать? Как вернуть их к анх?
Джон провел пальцами по иероглифам. Нажал. Потом нажал чуть сильнее. И вдруг одна из N подалась в сторону.
— Да это головоломка! Все иероглифы двигаются!
Он подтолкнул N внутрь картуша, к знаку анх.
— Сработало!
— Погоди, — остановила его Филиппа. — Прежде чем выпустить, надо взять с них обещание.
Не теряя времени, Джон обратился к джинн внутри скипетра:
— Послушайте, я вас выпущу, но поклянитесь уничтожить Эхнатона и служить только Добру.
Голос изнутри без колебаний ответил:
— Мы ждали тебя много тысяч лет, юный джинн. Мы готовы выполнить твою волю.
Пальцы Джона поспешно заталкивали иероглифы-десятки в картуш, к символу жизни. Едва закончив, он тут же почувствовал, что внутри скипетра что-то происходит, и инстинктивно выпустил его из рук.
Тот не упал, а остался стоять вертикально и неподвижно, точно огромная окаменевшая камышинка. А потом верхняя его часть вдруг раскрылась, как золотой цветок, и оттуда повалил влажный зеленоватый дым. Дыма было куда больше, чем при всех превращениях джинн, свидетелями и участниками которых были близнецы. Джон почуял запах плесени, а Филиппа вспомнила, что так пахло в гробнице Эхнатона. Дым трехтысячелетней давности клубился, заполняя зал, и вот уже сработал музейный дымовой датчик и заверещала сирена. Дым был таким густым, что близнецы едва различали друг друга. Джон схватил сестру за руку.
Спустя какое-то время — казалось, прошла целая вечность — дым рассеялся, и дети увидели, что Египетская галерея полна джинн, которых они выпустили из сехема: десятки лысых человечков с глубоко посаженными глазами, в белых одеждах жрецов выглядели в точности так же, как фигуры на стене гробницы Эхнатона. Все они сложили руки, унизанные кольцами, на груди и низко поклонились, бормоча клятву повиновения Джону и Филиппе. А потом окружили Эхнатона и его зверей-призраков и принялись монотонно распевать на незнакомом для близнецов языке, и в их голосах зазвучала явная угроза.
— Перестаньте! — закричал Эхнатон. — Я ваш властелин!
Но джинн продолжали свои песнопения, причем все громче и громче. Близнецов заколотил озноб. Бабуин-призрак истерически лаял, Эхнатон бесновался от гнева, и хотя дети не понимали ни слова, они чувствовали, что возле них всколыхнулась какая-то могучая сила. Порыв ветра пронесся по Египетским галереям и устремился в центр круга, туда, где стоял Эхнатон, точно хотел поднять его в воздух и унести неведомо куда. Крокодил ревел, бабуин заходился в лае, джинн скандировали заклинания, выл ветер, и все это сливалось в единое безумное крещендо.
— Нет! — вскричал призрак Эхнатона. — Не-е-ет!!!
Исчезая, он кричал так жалобно и горестно, что Филиппе на мгновение даже стало его жаль.
Когда ветер наконец стих, а с ним и голоса Эхнатона и его свиты, дети бросились к двери, туда, где они в последний раз видели Нимрода. Как же хочется найти его живым и здоровым! Они пробирались сквозь толпу пахнущих гнилью и плесенью человечков, от которых зависело равновесие Добра и Зла в этом мире. Впрочем, теперь все наконец решилось. Их освободили Джон и Филиппа, и, значит, они — на стороне Добра. Древние джинн беспрестанно кланялись детям.
— Нимрод! — окликнул Джон. — Как ты? Где ты?
Глиняная канопа с крышкой в виде головы бабуина стояла на полу у ног одного из джинн, судя по всему — их предводителя. Подняв сосуд, он коснулся его лбом, с глубоким поклоном протянул Джону и сказал лишь одно слово:
— Эхнатон.
— Где? Там, внутри? Верховный жрец кивнул. Филиппа обвела глазами зал.
— Но где же Нимрод? Где наш дядя? Взгляд жреца снова остановился на канопе.
— Неужели он тоже внутри? — ахнула Филиппа. Жрец снова кивнул.
Джон схватил сосуд и хотел было сдвинуть крышку, но древний джинн перехватил его руку и покачал головой.
— Эхнатон, — повторил он. — Эхнатон.
— Он прав, — сказала Филиппа. — Невозможно освободить Нимрода, не выпустив при этом Эхнатона.
Джон поднял канопу повыше и прокричал прямо в стенку.
— Нимрод! Ты меня слышишь? Как ты там? В ответ из-за толстых стенок сосуда донесся слабый, едва слышный звук, но кто это был и что он ответил, ни Джон, ни Филиппа не смогли разобрать.
— Что же делать? — Джон растерялся.
С лестницы уже доносились голоса охранников, спешивших в Египетские галереи.
— Нельзя оставлять сосуд здесь, — сказала Филиппа. — Вдруг его кто-нибудь откроет и Эхнатон
