произошедшие давным-давно, события, за которые он уже долгое время расплачивался собственной жизнью. Он взглянул на отца и нашел, что тот очень постарел. «Ну что он еще там придумал?» — молнией пронеслась мысль в голове Пьера.
— Ну так что же случилось с моей матерью?
— Несчастный случай… разбилась на мотоцикле… — произнес Марк каким-то бесцветным, невыразительным голосом.
Секунду спустя Пьер рассмеялся и одним махом выпил порцию рома.
— Остается только ее похоронить вместе с неизвестным солдатом, — изрек он со вздохом. — Расплатись и пойдем.
Лицо Марка исказила гримаса. Он резко отшатнулся, так что голова его оказалась вне круга света, и теперь в полумраке были видны лишь контуры его лица. Пьер перегнулся через стол и рявкнул:
— Дело дрянь, говоришь? Ах ты, забулдыга! Пропойца! Ну так знай, я нашел за твоей лежанкой письмо от таможенников, так что я знаю все!
— Что ты знаешь?
— Я знаю, что она умерла недавно у тебя на руках…
— А что тебе известно кроме этого?
— Много еще чего! Мне известно про все твои фокусы! — зло бросил Пьер, вылезая из-за стола. — Мне кажется, я всегда все знал!
Пьер сам удивился тому, что смог выговорить такие слова. Он чувствовал, что они давным-давно вертелись у него на кончике языка, что они жили во всем его теле и не давали ему покоя, потому что сидели в нем и вызывали болезненный зуд; они рвались наружу, они хотели, чтобы он открыл рот и заорал: «Винная бочка! Подонок! Ублюдок! Мразь! Дерьмо!»
— Ну ладно, отец, вставай и пойдем, я устал, — сказал Пьер, а в висках у него стучало: «Негодяй! Мерзавец! Враль! Обманщик!»
Не спуская с Пьера глаз, Марк вытащил из кармана пачку купюр и бросил на стол.
— Я заплатил. Это все?
— Все! Я в курсе того, что произошло с яхтой, я знаю про пруд и про пожар, И этого вполне достаточно, не стоит добавлять, клянусь.
Пьер напрасно старался сохранять спокойствие и пытался насвистывать знакомую и уже поднадоевшую мелодию. Пластинка все еще крутилась, песенка все еще звучала… Все вокруг подернулось дымкой, и сквозь эту дымку он увидел, как сидевшая за стойкой хозяйка широко раскрыла объятия, показывая, что она не прочь потанцевать, немножко размяться, но ему теперь было не до танцев, он думал о том, как бы поскорее убраться отсюда. Когда-нибудь он пожалеет об этом, и у него будет масса времени на то, чтобы сожалеть… В его «распоряжении» будут бесконечные ночи на безвестном острове, не имеющем настоящего названия и не отмеченном на картах, и он сможет там сколь угодно долго скрежетать зубами, вновь переживая секунду за секундой тот момент, когда его жизнь покачнулась и сделала резкий поворот и полетела в пропасть, а все из-за того, что он не сжал в объятиях зрелую хозяйку заведения и не повел ее кружиться в танце при робком свете зарождающегося дня. Жизнь сама не позволила ему так поступить, она вырвала владелицу ресторана из его объятий…
— Сядь! Сядь и послушай!
— Не хочу! Я не хочу ничего знать! — простонал Пьер, отходя от стола нетвердой походкой. Земля стала вдруг уходить у него из-под ног, и он едва не упал прямо в грязь.
Пошатываясь, он обошел грузовик. Музыка звучала тихо, приглушенно… В голове билась фраза: «Не переживай, не беспокойся…» За грузовиком стояли газовые баллоны, канистры с бензином, растительным маслом, за железной решеткой громоздились ящики с ячейками… Пьер сообразил, что это ящики… Настоящий рай для выпивох! А впереди маячили холмы, холмы, холмы…
Пьер стоял, вцепившись обеими руками в решетку и удерживаясь благодаря этому в вертикальном положении. Вдруг он услышал звук шагов, кто-то подкрадывался к нему сзади.
— Ты за мной шпионишь, — пробормотал он. Как все любители пива, он поднял голову и взглянул на небо, ища поддержки у звезд и созвездий, названий которых он никогда не мог запомнить. Кассиопея, Вега, Регул… И оттуда, с небес, из созвездий лилась песенка, он не мог ее больше выносить!
— Эй, малыш! — сказал Марк, вплотную подходя к Пьеру. — Что это ты там несешь про пруд? Что ты вообразил? Да мы с твоей матерью на этом пруду ворковали, как влюбленные голубки. Мы любили друг друга как сумасшедшие, и если бы не этот придурок, твой настоящий отец… мы бы и до сего дня любили бы друг друга!
Марк положил руку Пьеру на плечо, но Пьер резким движением сбросил ее.
— Оставь меня в покое, пьянчуга! Я не вернусь домой вместе с тобой.
— Кстати, вообще-то все случилось совсем не на том пруду, малыш, и не тогда, тебе солгали или ты неправильно понял. Все произошло позже, вон там, как раз…
Прежде чем Марк успел закончить фразу, Пьер повернулся к нему и вцепился ему в горло, как дикая кошка. Он ничего не соображал, так как был не человеком, а сплошным комком обнаженных нервов. Марк упал навзничь.
«Ну вот я и напоролся на то, за что боролся… — подумал Марк. — Ладно, такова жизнь… отпусти меня, малыш».
Пьер лежал на нем и изо всех сил сжимал на его шее пальцы, повторяя как заведенный:
— Заткнись, папаша, заткнись!
Он сжимал пальцы для того, чтобы не слышать больше ничего, кроме невнятного бульканья и глухого хрипа, чтобы вообще больше ничего не слышать. И Марк, полузадохнувшись и закрыв глаза, все спрашивал себя, успел ли он закончить фразу или нет, хватило ли у него времени, чтобы вымолвить те слова, что он хотел произнести: «Ведь нам хорошо с тобой вдвоем, мы ведь так похожи друг на друга, ты и я, малыш; как она говорила, мы живем с тобой в состоянии, которое физики и химики называют осмосом… Что это такое? Это когда люди любят друг друга и одновременно причиняют друг другу боль, терзая, мучая друг друга. Знаешь, в таком деле нельзя перегибать палку, нельзя допускать ошибок, нельзя поджаривать человека на медленном огне… Твоей матери это было хорошо известно. Сейчас у нее в ушах свистит ветер, она не может ни пошевельнуться, ни крикнуть, ни дышать… Ей немного грустно… Она прожила еще несколько мгновений, превратившихся в вечность, прожила на самом дне пропасти, куда не проникает дневной свет… она уже забыла про снег, про белые гвоздики, про все… Как же все быстро забывается в конце концов… Как забудут про твое маленькое тело, Нелли…»
